Вчера приходила мадам Гордон – бедняжку совсем замучил опоясывающий лишай. Покидала она мой дом с улыбкой. Эта милая женщина спросила: «Как я могу вас отблагодарить?» – и я едва не попросил: «Привезите ко мне Виолетту!»
Сейчас я готовлю морковную рассаду. Поставлю торфяные горшочки в гостиной, рядом с чайными коробками, за стеклом. Тепло поспособствует росту. Ничто не сравнится с прямыми солнечными лучами. Жалко, что в доме нет камина… Потому и Пер-Ноэль ко мне не заглядывает. Когда морковка взойдет, я перенесу рассаду в теплицу. Репчатый лук, лук-шалот и фасоль можешь высаживать сразу в землю. Но только не морковь. Никогда не забывай о «холодных святых»
[75] – 11, 12 и 13 мая каждого года. В эти дни все решается, эти дни нужно посвящать пересадке. Теоретически. Если хочешь уберечь молодую поросль, закрывай на ночь горшками и тонкой пленкой.
Приезжай скорее. Не уподобляйся Пер-Ноэлю.
Твой верный друг,
Саша».
Элвис стучит в дверь и, не дождавшись ответа, входит, неся в руках пирожные, завернутые в белую бумагу. Я складываю Сашино письмо и возвращаю его на прежнее место, чтобы забыть и снова «случайно» наткнуться на него.
– У тебя все в порядке, Элвис?
– Тебя кое-кто ищет, Виолетта. Она сказала: «Я ищу жену Филиппа Туссена».
Кровь застывает у меня в жилах. За Элвисом следует тень. Она входит. Смотрит на меня, не говоря ни слова. Обводит взглядом комнату и возвращается ко мне. Я вижу, что она плакала, хотя это было много дней назад.
Элвис щелчком подзывает Элиану и ведет ее на улицу, как будто хочет защитить от тяжелого разговора. Собака с радостью следует за ним – она привыкла к долгим прогулкам с Элвисом.
Мы остаемся вдвоем.
– Вы знаете, кто я?
– Да. Франсуаза Пелетье.
– Вы понимаете, зачем я пришла?
– Нет.
Она делает глубокий вдох, чтобы сдержать слезы.
– Вы виделись с Филиппом в тот день?
– Да.
Она держит удар.
– Для чего он приезжал?
– Хотел вернуть письмо.
Ей становится нехорошо – она бледнеет, на лбу выступает испарина, но остается неподвижной, только темно-синие глаза мечут молнии. Пальцы сжимаются в кулаки, ногти до крови ранят ладони.
– Садитесь.
Она благодарно улыбается, берет стул. Я наливаю ей большой стакан воды.
– Что за письмо?
– Я послала в Брон просьбу о разводе.
Ответ, судя по всему, приносит ей облегчение.
– Он даже слышать о вас не хотел.
– Я тоже.
– Он говорил, что стал психом из-за вас, ненавидел это место и кладбище.
– …
– Почему вы остались здесь, когда он исчез? Почему не переехали? Не начали жизнь сначала?
– …
– Вы красивая женщина.
– …
Франсуаза Пелетье залпом допивает воду. Она сильно дрожит. Смерть близкого человека замедляет движения оставшегося или оставшейся. Каждое движение замедленно. Я снова наполняю ее стакан. Она вымученно улыбается.
– Я впервые увидела Филиппа в 1970-м, в Шарлевиль-Мезьере. Это был день его причастия. Ему было двенадцать, мне – девятнадцать. Он был в белом стихаре, с деревянным крестиком на шее. Никто не выглядел в этом «наряде» хуже него. Помню, что сказала себе: На кого он точно не похож, так это на мальчика из хора. Скорее уж на хулигана, который распивает церковное вино и курит украдкой. Я тогда только обручилась с Люком Пелетье, братом Шанталь Туссен, матери Филиппа. Он настоял, чтобы мы пошли на утреннюю службу и пообедали с Туссенами. Он не любил сестру и зятя, называл их «занозами в заднице», но обожал племянника. День получился скучный. Филипп открыл все подарки, и в три часа мы уехали. Мамаша Туссен смотрела на меня неласково – не одобряла брата, выбравшего «молоденькую». Люк был старше на тридцать лет.
В том же году мы поженились в Лионе, и Туссены приехали на свадьбу, но чувствовали себя неловко. Филипп допивал за взрослыми и так надрался, что перед началом танцев поцеловал меня в губы, взревев: «Я люблю тебя, тетка!» Гости очень развесились. Остаток вечера он провел в обнимку с унитазом, а мать охраняла дверь и приговаривала: «Бедный мой мальчик, уже неделю мучается несварением!» Она всегда его защищала, что бы он ни натворил. Меня Филипп забавлял, я находила его очень смазливым.
Поженившись, мы с Люком открыли в Броне гараж. Сначала делали техосмотр и мелкий ремонт, меняли масло, красили, потом стали концессионерами. Дела шли отлично, работали много, но не убивались. Никогда. Два года спустя Люк пригласил «малыша Филиппа» – так он называл племянника – провести у нас летние каникулы. Мы жили в дачном доме, в двадцати минутах езды от гаража. Филиппу исполнилось четырнадцать, и Люк подарил ему мотоцикл с объемом двигателя 50 см 3. Мальчик расплакался от радости, а Люк поссорился с сестрой. Шанталь орала на него по телефону, обзывала по-всякому за то, что не посоветовался с ней и подвергает жизнь «мальчика» опасности, хочет, чтобы Филипп убился. Закончила она коронным оскорблением: «Ничтожество! Ты даже ребенка не сумел сделать жене!» Она била по больному месту: женщины Люка от него не беременели.
Это был последний разговор брата и сестры, но Филипп приезжал к нам каждое лето, несмотря на недовольство родителей. Приезжал и не хотел уезжать. Говорил, что хочет жить с ними, умолял не прогонять его, но Люк терпеливо объяснял, что это невозможно, что, если он согласится, подпишет себе смертный приговор, сестра его убьет. Филипп был милый парень, своенравный, но милый. Люк перенес на племянника нерастраченные отцовские чувства, я тоже хорошо с ним ладила. Общалась с ним как с ребенком, а он злился, кричал: «Я уже не маленький мальчик!»
В лето своего семнадцатилетия Филипп поехал с нами в Бьо, это рядом с Каннами. Мы сняли дом с видом на море и каждый день проводили на пляже. Уходили рано утром, завтракали в соломенной хижине и возвращались вечером. Филипп заводил интрижки с девушками, иногда одна из них присоединялась к нам на пляже и оставалась на целый день. Филипп целовался с подружкой на полотенце, не обращая внимания на окружающих. Меня поражали его зрелость и какая-то отвязная беззаботность. Он вечно делал вид, что ему наплевать на весь мир, каждый вечер отправлялся на танцы и возвращался среди ночи. Филипп подолгу принимал душ, брал дядины бритвы, не закрывал тюбик с зубной пастой, бросал банные полотенца на пол. Люк был аккуратист и раздражался. Но не только. Филипп его забавлял, а я, не говоря ни слова, стирала белье мальчишки, в некоторой степени заменявшего нам сына. Филипп привносил в нашу жизнь молодость и беззаботность, веселье и радость. Я была старше на семь лет, но разница в возрасте имеет значение первые двадцать лет. Со временем разница стирается, планеты сближаются, начинаешь любить одни и те же фильмы, сериалы и музыку. Смеешься над одними и теми же шутками.
