Я сделал моей жене двух детей! Дважды дал настоящую жизнь. Воистину, Бог смеется над всеми, даже над педиками.
– Сколько им теперь?
– Они ровесники моей жены.
– Не понимаю…
– У них больше нет возраста. В 1976 году они погибли в автомобильной аварии. На Дороге солнца. Я собирался присоединиться к ним через три дня в нашем доме на берегу моря. Знаешь почему?
– Почему – что?
– Почему через три дня?
– Верене я сказал, что должен доделать работу – в 1976-м я был инженером, – на самом же деле собирался провести это время с коллегой. Известие о смерти жены и детей свело меня с ума. Я надолго попал в психушку. Там, в белых больничных стенах, я научился врачевать руками. Видишь, милая моя Виолетта, мы с тобой оба хлебнули горя, но выжили и напоминаем героев романа Виктора Гюго. Мы – сосуды скорби, в которых смешались ужасные беды, мелкие радости и надежды.
– Где они похоронены?
– Рядом с Валансом, в семейном склепе Верены.
– Но как вы оказались здесь, на кладбище?
– Обо мне позаботилась социальная служба. Со здешним мэром я был знаком тысячу лет, и он нанял меня уборщиком. Я стал чудаком в синем рабочем комбинезоне, который убирает территорию муниципальных свалок и беседует сам с собой. Через некоторое время мне стало лучше, и я попросился на вакантный пост смотрителя кладбища. Мое место было рядом с мертвыми. Чужими мертвыми.
Саша взял меня за руку. Шедшая навстречу пара задала ему вопрос о расположении могилы, он начал объяснять, а я за ним наблюдала. Он сгорбился, пока рассказывал о своей исчезнувшей семье, и я подумала, что мы напоминаем двух выживших в кораблекрушении, которых не смог утопить океан несчастий.
Мужчина и женщина поблагодарили Сашу, и мы пошли дальше, под руку.
– Сначала мэр сомневался. Но срок давности после смерти Верены и детей истек – ты лучше меня знаешь, что между смертью и временем всегда существует этот проклятый срок… Смотри, как день разошелся, Виолетта, пожалуй, сегодня я буду учить тебя черенковать розы. Ты знаешь, что такое одревесневшие ветви?
– Нет.
– Они становятся твердыми уже в начале августа. На зелени появляются коричневые пятна – как у меня на руках. Это старческие знаки, но именно из таких веток ты будешь выращивать молодые побеги. Невероятно, да? Что ты хочешь на ужин? Может, авокадо с лимоном? Это полезно, в них полно витаминов и жирных кислот.
На четвертый день Саша отвез меня на маконский вокзал в своем стареньком «Пежо», загрузив в чемодан банки с помидорами и фасолью. Он был неподъемным, и я едва дотащила его до Мальгранжа.
Пока мы ехали, он сообщил, что хочет уйти на пенсию.
– Я устал. Пора сдать пост другому хранителю этого места. Тебе.
68
Об их любви, которая спорит яркостью с синим небом.
Ты не устроишь прощания со своей девичьей жизнью.
Ты не будешь праздновать День святой Екатерины
[79].
Ты не научишься танцевать медленный фокстрот.
У тебя не будет дамской сумочки и болезненных месячных.
Тебе не придется носить брекеты.
Я не увижу, как ты растешь, толстеешь, страдаешь, разводишься, сидишь на диете, рожаешь, кормишь, любишь.
У тебя не вскочат прыщи, ты не начнешь пить противозачаточные таблетки.
Я не услышу, как ты врешь, и не буду вынуждена покрывать тебя или защищать.
Ты не станешь «одалживаться» в моем кошельке. Я не открою сберкнижку A, чтобы ты была в безопасности.
Я не увижу, как на твоем лице появятся морщины, на теле – целлюлит, возрастная пигментация и сосудистые «звездочки».
Я не учую, что твоя одежда пахнет табачным дымом, не увижу, как ты куришь, а потом бросаешь.
Я никогда не запаникую, увидев тебя в подпитии или под кайфом.
Ты не будешь готовиться к пересдаче бакалаврского экзамена перед турниром «Ролан Гаррос», и я не услышу, как ты ворчишь на «эту несчастную тетку» госпожу Бовари, на Маргерит Дюрас,
[80] на твоих преподавателей.
У тебя не будет ни мотороллера, ни любовной драмы.
Тебя никто не поцелует в губы, ты не познаешь оргазма.
Мы не устроим пир, чтобы отпраздновать твою степень бакалавра.
Мы никогда не выпьем вдвоем.
Ты не начнешь пользоваться дезодорантом, тебе не удалят аппендикс.
Я не буду дрожать от страха, что ты сядешь в машину неизвестно к кому. Это ты уже сделала.
У тебя ни разу не заболят зубы.
Мы не поедем среди ночи в отделение неотложной помощи.
Ты не встанешь на учет в Национальное агентство по вопросам занятости.
Ты не откроешь счет в банке, не получишь ни студенческого билета, ни карты для молодежи
[81], ни номера соцстрахования, ни дисконтных карт.
Я никогда не узнаю твоих вкусов и предпочтений в одежде, книгах, музыке, духах.
Я не увижу, как ты скандалишь, хлопаешь дверью, пытаешься улизнуть, ждешь кого-то, садишься в самолет.
Ты не уедешь. Не сменишь адрес.
Я не узнаю, грызешь ли ты ногти, пользуешься или нет лаком, тенями для век и тушью. Есть ли у тебя способность к языкам.
Ты никогда не перекрасишь волосы в другой цвет.
В твоем сердце навечно поселится Александр, возлюбленный из начальной школы.
Ты не выйдешь замуж.
Навсегда останешься Леониной Туссен. Мадемуазелью Туссен.
Ты так и будешь любить гренки из черствого хлеба, омлет. Жареную картошку. Макароны-ракушки, блины, рыбу в сухарях, снежки
[82] и взбитые сливки.
Ты повзрослеешь иначе – в моей вечной любви. Ты будешь взрослеть в другом месте, окруженная шепотами мира, в Средиземном море, в Сашином саду, в полете птиц, восходе дня и наступлении ночи, через девушку, которую я случайно встречу на улице, в листве дерева, в молитве женщины. В слезах мужчины, в свете свечи. Ты возродишься спустя время в один прекрасный день, в облике цветка или маленького мальчика, у другой мамы. Ты будешь повсюду, куда упадет мой взгляд. Твое сердце продолжит биться там, где окажется мое.
