И я понимаю: за ее спиной стоит младшая сестра Таи Грот.
* * *
Тринадцать лет назад
– Эй, мелкий, ты там заснул? – кричит Эдик из другой комнаты.
– Иду, – отзываюсь я и, подмигнув белокурому мальчишке, которому только что подарил новую книжку про пиратов, выбегаю из детской.
– Спасибо, Макс, – тихая благодарность, словно ласковый котенок, касается слуха.
Женя – младший брат Эдика. Тихий и спокойный мальчик, шалостям и потасовкам во дворе предпочитающий книги и фильмы. Сам Эдик – огонь. Где он, там беда. Не в плохом смысле, конечно, но покоя точно нет.
Эдику двадцать восемь, Жене – восемь. Они единокровные братья. Эдик – плод первой любви его непутевого папаши, рос сам, воспитывался тоже сам и немного с помощью матери, которой куда интереснее были гулянки, чем маленький ребенок. Но Эдик не расстраивался. Собственно, я никогда не видел, чтобы он унывал. Даже когда отец со своей нынешней женой, матерью Жени, погибли в автокатастрофе. Отгоревал положенное, а потом забрал мальца к себе.
«Мы не чужие, – пояснил он мне тогда. – А тетки его мне не нравятся. Скользкие какие-то. Угробят пацана. Не отдам».
И не отдал. Сам водил в школу и проверял уроки. Все сам. Правда, квартира у Эдика еще та: при работе на дому особо-то не разбежишься. Но что есть, то есть. Руки у него золотые. Сначала один клиент, потом второй, потом третий… Сарафанное радио работает весьма неплохо, рекомендации от проверенных знакомых и – оп! – есть деньги за роскошные рисунки на коже.
Я захожу к нему. Свою комнату Эдик важно именует кабинетом, здесь только работают. Он листает огромную папку с артами. Сам делает эскизы, а потом складывает, чтобы ничего не потерять.
Каждый раз, когда я смотрю на это все, сердце невольно замирает. Пальцам даже немного щекотно, так хочется самому прикоснуться к тату-машинке, погладить острие игл, открутить баночку с краской и вдохнуть запах. Хочется ощутить упругую горячую кожу, самому почувствовать, как игла входит под нее, впуская цвет. Превращая телесное полотно в произведение искусства.
– Что стоишь? – хмыкает Эдик, взъерошивает левой рукой рыжие вихры, и без того торчащие в разные стороны. – Морда кислая, опять хватанул двойку в своей шараге?
Я тут же насупливаюсь и делаю вид, что не слышу его. Ну хватанул. Если бы ходил на пары нормально, может, что-то и вышло бы. Но радиотехника – совершенно не мое. Сунулся, потому что платили стипендию, но потом съехал. Да и зачем мне оно сейчас? Все равно это не то, чем хочется заниматься в жизни.
Подработка приносит куда больше, чем стипендия. А что папаша, как наберется, готов прибить за плохую учебу, так это уже неважно. Я договорился насчет комнаты у тети Ани из соседнего дома. Я сильный. Я смогу.
При воспоминании об отце становится не по себе, настроение сразу портится. Нас давно ничего не связывает, кроме… кроме ненависти и смерти моей матери.
– Смотри, как тебе? – вдруг спрашивает Эдик, выдергивая меня из невеселых мыслей.
Я делаю шаг вперед, заглядываю ему через плечо. И замираю как вкопанный. Это то, что нужно. Нечеловеческие фигура и лицо, сплетенные из шипов. Черные, как самая глубокая ночь. Бездна, полная жидкой тьмы, скрывающая от глаз обычного человека то, что ему никак нельзя увидеть. Запрещено законом природы. И несколько алых лепестков, пронзенных острыми шипами.
Эдик оборачивается, смотрит на меня. Изучает реакцию. И молчит. Сердце не хочет стучать; оно забыло, как это делать. Потому что вот оно… Вот мечта. Именно то, что надо.
– Мелкий, ты сегодня какой-то не красноречивый, – подкалывает друг. – Нравится? Я давно это делал, но вчера кинулся искать, потому что понял – это оно. То, что должно быть твоим.
Некоторое время не могу ничего сказать, как будто разучился облекать мысли в слова.
– Нравится, – хрипло отвечаю я, не в силах отвести взгляда от рисунка.
– Ну тогда садись, будем бить контур.
В первую секунду думаю, что ослышался. Приходится тряхнуть головой, потому что этого не может быть. А потом словно окатывает ведром ледяной воды. Вот она, моя мечта. Но сейчас нет денег.
Язык прилипает к глотке. Внутри поднимается злость пополам с отчаянием. В этот момент я ненавижу себя за беспомощность так же, как… как и Эдика, который сказал про контур. Он же прекрасно знает, в каком я положении.
Бросаю на друга быстрый взгляд. Но вдруг понимаю: Эдик предлагает искренне. Без попытки простебать и поиздеваться. Впрочем, что за дурацкие мысли? Он никогда и не пытался.
– Что замер? – чуть хмурится он. – Сам же сказал, что время есть. Или уже не хочешь?
На миг в его взгляде мелькают растерянность и огорчение. От этого становится не по себе. Я точно не собирался его расстраивать. Просто, просто…
– Хочу, – хрипло отвечаю я, судорожно сглатывая. – Но…
– Засунь свое «но» в одно место, – очень конструктивно предлагает он. – И садись. А то страдает, как девка. Это подарок, идиот. Понял?
Я не знаю, чего мне хочется больше – двинуть ему или обнять. Но никто так не поздравлял меня с днем рождения. Мне сегодня семнадцать.
Шесть лет назад
Солнце светит слишком ярко, слепит глаза. Весна выдалась сочная, дурманная, сладкая. Птицы поют так, что можно заслушаться.
И чем звонче их песня, тем больнее внутри. Тем чернее кажется яма, в которую опускают бордовый гроб.
Ночью на Эдика напали грабители. Молниеносная драка, удар виском о бордюр – мгновенная смерть. У него с собой почти ничего не было, телефон и мелочь в кошельке. Собирался ночевать у своей девушки, но они поссорились, и Эдик, хлопнув дверью, пошел к себе.
Дурак. Кретин.
Он вряд ли мог подумать, что умрет в нескольких шагах от своего подъезда. Женя, который в это время был дома, ничем не мог помочь и даже не подозревал, что брат вовсе не на другом конце города…
Сейчас он стоит рядом со мной. Белый как мел, с пустым взглядом. Не знаю, на кого сейчас смотреть страшнее: на закрытый гроб с мертвым Эдиком или на живого Женю, от которого веет могильным холодом.
Мы молчим. Не смотрим вокруг, практически не дышим. Бросаем в яму комья глинистой земли, делаем шаг назад, не отводя взглядов от травы под ногами, – только бы не увидеть друг друга.
Я отхожу еще дальше, замечаю, что в нескольких метрах стоит Кира – девушка Эдика. Теперь бывшая девушка. Она вся в черном, сжимает в руках платок. И пусть она стоит далеко, но я готов поклясться, что руки у нее дрожат, а красная дорожка окрашивает белую ткань.
Кира не злой человек, она не хотела этого. Именно это ранит еще сильнее. Никто не желал Эдику такого конца. Но сейчас Кира прекрасно понимает, что она здесь нежеланный гость. Потому даже не подходит близко. Ждет, видимо, когда все уйдут.
