– Да я бы не сказал, что не нравятся. Наоборот, кое с кем были у меня вполне добрососедские отношения, редко по-серьезному грызлись. Хорошо, что волчицу не вижу… но знаю, что стоит она с другой стороны дома между двух елочек.
– Так, – голос Моргенфеллера стал жестким и напряженным. – Значит, в парке волшебная палочка поработала?
– Был случай, мы пошли на мужика с охотничьим ружьем, и никто в нашей стае не дрогнул. Младший брат упал, потом друг, но в моем сердце были только ярость и жажда мести. А теперь я боюсь, до того боюсь, что холодно мне.
– Владимир, мне тоже стало страшно до дрожи в щупальцах, но мы покорим врагов, и волшебная палочка будет нашей. Знаешь, когда у противника есть что отобрать, то сражаешься совсем в другом настроении, хотя и защищаться, конечно, надо уметь. Я всегда побеждал, если хотел этого по-настоящему. Однажды на меня напали в одном из подземных ходов, потом… ничего не помню, каким-то образом я смог уползти. Никто бы не смог, а мне удалось – нельзя убить того, кто рожден побеждать. Другого объяснения у меня нет.
– Директор, – волк старался не смотреть в глаза Моргенфеллера, – к тебе должны были послать провожатого.
Я, например, веду Бруса и Пэра. Почему ты один?
– Когда я очнулся в вашем мире, то, кажется, кто-то произнес мое имя, но в панике и ярости я убивал всех вокруг.
– В таком случае мне придется кое-что объяснить. Ты по-прежнему находишься там, где на тебя напали. Думаю, что ты сильный, отважный воин и принял бой. В твоем мире и времени ты лежишь, израненный, рядом с трупами врагов. Умрешь ты или будешь жить – пока неизвестно, и только твой провожатый знал, что ты должен сделать в нашем лесу. Однако предполагаю, что мы не случайно оказались вместе.
После долгого раздумья Моргенфеллер спросил:
– В чем задача этих двух Служителей Справедливости?
– Брус и Пэр ловят преступника, который… вернее, во время схватки с которым они были тяжело ранены. История темная, и не о ней сейчас речь. В моих снах голос из Нижнего мира говорит: да, неплохо, если они разберутся с преступником, но главный враг – юная София. Если девушка будет жить, то многое изменится и, возможно, никогда не появится Служба Справедливости.
– Кто эта девушка? Гордая царица одного из великих и таинственных древних миров?
– Нет, крестьянская девочка. Не представляю, чем она может быть опасна для Служителей Справедливости. Я бы загрыз ее, как зайчонка.
– Я бы тоже! – зарычал Пэр.
Моргенфеллер покосился на него и, вздохнув, сказал:
– Красавчик!
– К сожалению, девчонка вооружена до зубов, – предупредил волк, – веник, поварешка, сковородка, метательные тарелки…
– Ужас! – поежился Моргенфеллер. – Мне стыдно перед Пэром, но я бы предпочел отступить в лес, пообедать как получится и подремать до темноты.
– Трусоват ты, директор! – усмехнулся Пэр. – Ладно, идите за мной.
– Таков он – человекоосьминог! – Друзья, я описал его как мог.
Уставший поэт попил водички из блюдца, стоявшего на подоконнике.
– Спасибо, милая Софи! Воду, которая была в столь прелестных руках, не сравнить ни с чем на свете!
– Чирок, – задумчиво сказал кот, – что такое «длань длинножадная без пальцев и когтей»?
– Не ворчи! Ты же слышал: я описал его как мог.
– Я не ворчу, у меня такой голос.
– Тимофей Васильевич, – вмешалась София, – длань – это рука по-благородному.
– А я думал, по-благородному – лапа.
Николай, скрестив руки на груди, встал у окна. Щегол взлетел и приземлился рядом на открытую форточку, а кот, злобно мяукнув, запрыгнул на подоконник.
Роберт тоже пошел к окну. София проводила его тревожным взглядом, но ничего не сказала.
– Да, София, хорошо, когда дома мужики есть. Сделай нам кофе… или лучше поставь самовар, а то они и так сильно волнуются.
Николай хмуро оглянулся на крылатую женщину:
– Госпожа фея, удивляюсь вашему спокойствию. Может быть, знаете вы то, что нам неведомо?
– Однажды у меня болела голова и вдруг пришли незваные гости – настырные, злые, с горящими глазами… нет, я не имею в виду тебя и Тимофея. Впрочем, история немного похожая. С тех пор волк относится ко мне с глубоким уважением. На свою окаменевшую подругу он смотрит с почтительного расстояния, спрятавшись за деревом, и только в сумерках или ночью.
– Однако сегодня он пришел днем. Похоже, не волк, а этот… человекоосьминог у них в банде главный.
– Да, разумеется, но ведь он в лесу чужой, как и приятели Роберта, поэтому все будут слушать, что волк говорит. Тот скажет: если уж вам так надо в замок прекрасной, доброй, милой волшебницы, то пойдем ночью, а пока отлежимся где-нибудь подальше.
– О! Не боятся вашей жалкой кучи. – Орлицы нежны и орлы могучи!
– Впервые мне понравилась твоя песенка, – улыбнулась фея.
– Чирок, закрой клюв, думать мешаешь!
– Не люблю, Тима, когда ты думаешь. Потом обязательно что-нибудь случается! Я буду петь неутомимо для наших прекрасных спутниц!
– Миленький, отдохни минутку, – вмешалась София. – Мне кажется, Тимофей Васильевич хочет сказать что-то важное.
– Да уж понятно, – пробурчал кот. – Когда я по пустякам пасть открывал?
– Ни разу, – кивнула София, – если вы сметанку просили, то чтобы полное блюдечко.
– Значит, дело такое: волка я давно знаю и не верю, что он по своей воле пришел. Осьминог заставил. Вот теперь вопрос: как ему это удалось? Если вы думаете, что у Вовы мягкий, уступчивый характер, то ошибаетесь.
– Сильно ошибаетесь, – подтвердил поэт. – Вова почти такой же упрямый, как Тимофей.
– Не будем преувеличивать, – возразила фея, – но все-таки очень упрямый. А вопрос действительно интересный. Возможно, человекоосьминог обладает примитивной колдовской силой, как, например, деревенские ведьмы?
– Или он гипнотизер? – предположил Николай. – Слушай, Чир, выглядел серый Вова немного заторможенным?
– Он выглядел грустным и задумчивым. Я его пару раз или чуть больше обозвал, но видно было, что ему не до меня. Правда, когда я на мгновенье потерял равновесие, он сразу пасть раскрыл и вроде как на задние лапы встал, так что он не заторможенный и не заколдованный.
– Тимофей Васильевич, позвольте поставить вам сметанку на подоконник?
– М-да!
Сделав позволенное, София прошептала:
– Господин котик, наконец-то все наговорились и ждут теперь ваших мудрых слов!
– Хорошо… Волки похожи на овчарок, а тех я почти всегда на поводке видел.
– Тима, не было у Вовы поводка!
