– По-всякому бывает, – уклончиво сказал Румфий и громко икнул. – Кабанчик на редкость вкусный! Учитывая, что беседа у нас интересная и неторопливая, предлагаю еще раз поужинать.
– Принц, тебе никогда не хотелось похудеть?
– Воин Айзин, не надо завидовать счастливым существам.
– Надеюсь, ты действительно счастливчик, потому что хотя бы немного удачи нам потребуется.
Румфий молча обгрызал кость. В общем-то, уже понятно, куда этот Айзин клонит, но пусть сам скажет. Никто его за язык тянуть не собирается.
Чужеземный воин усмехнулся:
– Никому не любопытно, как вы здесь оказались?
– Ну, оказались и ладно. – Не отрываясь от кости, Румфий хмуро покосился на Трусливого Вруна, который все порывался открыть рот.
– И никто не слышал о такой местности – Междумирье? – спросил Айзин.
Кость выпала из рук принца, остальные лаутерийцы тоже перестали жевать. Трусливый Врун привстал на трясущихся ногах и опять сел.
– Значит, слышали. Теперь все зависит от вас, будете стараться – я вам помогу. Я многое умею: меня создали в Генетическом институте имени Моргенфеллера для защиты властителей мира. Я один выходил против толпы, и ватники разбегались – те из них, кого я решил не убивать.
– Вы тоже попали в Междумирье, – прошептал Трусливый Врун и осторожно улыбнулся. Нахальство заменяло ему храбрость, причем нахальства у него было значительно больше, чем храбрости у самых мужественных воинов, поэтому обычно он первым приходил в себя. Айзин не ответил, и Трусливый Врун улыбнулся пошире. – Вы же сказали, что ваш повелитель Моргенфеллер исчез, его никогда не было!
– Да, темным пришлось со мной повозиться, и если я почувствую, что все-таки исчезну… – Айзин зло прищурился, и Трусливый Врун опустил голову.
Джеймс, насупившись, спросил:
– Уродец, тебя как зовут?
– Леший я. Может, не самый красивый, но других в нашем лесу нет, и, например, русалки ко мне с уважением относились. Между прочим, я лягушек кушаю.
– При чем здесь лягушки?
– Большой парень, ты когда-нибудь в луже или в ручье на себя любовался?
Джеймс попятился, сжав кулачки.
– Дед, не нравишься ты мне!
Леший благодушно усмехнулся.
– Я, конечно, перед обедом лягушек спрашиваю, что они обо мне думают. Да и вообще, люблю их кваканье слушать – будто бы не один кушаешь, а в дружной, болтливой компании.
– Чир! – отчаянно закричал Джеймс. – Братишка! Чир!
– Вот как? – удивился леший и поежился. – Я это… тороплюсь. Передавай от меня привет Чиру и Тимоше!
Однако исчезнуть леший не успел.
– Чив-чив! Брат, я здесь! – Щегол опустился на нижнюю ветку одиноко растущей ольхи и воинственно огляделся. – Кто вас с дедушкой напугал?
– Твоему братцу лягушки или жабы привиделись, но откуда они зимой-то? – Леший сделал удивленный вид. – Мне Варя рассказывала, что вы с Тимошей хотите до весны у молодой ведьмы пожить. Не страшно там?
– По-всякому бывает. Оказывается, она поэтов терпеть не может: то злится, что не пою для нее, то, наоборот, требует, чтобы я клюв закрыл. Я рад, что, в конце концов, она послала меня с Джеймсом сосенки считать.
– Что-то я не понял.
– Издевается ведьмака! – Джеймс по-прежнему сжимал кулачки.
– Ну, это естественно. Разве она будет вас за просто так кормить? Если уж твердо решили в тепле зимовать, то придется потерпеть.
– Леший, хорошо, что я тебя встретил, хотя… – Чир замялся, – боюсь, новости тебе не понравятся. Ты больше русалок не ищи. У них как-то все переигралось, и они в человеческий мир вернулись. Цветочек теперь замужем за Колей: ей с ним хорошо, никто не сомневается, лишь бы она Колю не защекотала, потому что он мужик серьезный. Может, конечно, иной раз улыбнуться, не без этого, но много смеяться ему трудно будет. О Настеньке ничего не слышал, однако предполагаю, что у нее с Цветочком судьбы связаны. Помнится, они друг дружку сестренками называли и ведь действительно похожи были – не как мы с Джеймсом, братья по духу.
Леший вздохнул.
– Уже не искал их последнее время, но все-таки надеялся, что объявятся… Зря они ушли, не будет им в том мире лучше, чем на озере.
– Ошибаешься, леший, мы с Тимой хоть сейчас к нашему другу вернулись бы!
– Вам-то что: Коля – друг, на остальных людей можно внимания не обращать, а у Цветочка и Настеньки так не получится.
– Что ты каркаешь, как Варя! Все нормально будет, иначе бы их отсюда не отпустили.
– Да какое нам дело, – пробурчал Джеймс, – своих проблем, что ли, мало?
– У меня, в общем-то, проблем нет, – подумав, ответил леший, – так только, мелкие неприятности… но, правда, много бывает.
– У нас примерно так же, – сказал Чир.
– Вот ушли русалки, а ведь вернуться не смогут. – Неожиданно леший понизил голос. – Вчерась на острове другие поселились: чешуйчатые, как рыбы, но на двух ногах. Никогда такую страсть не видел! Сначала их пятеро было: один дородный, вроде карпа, остальные – как тощие карасики.
Потом к ним подошел… наверное, провожатый, но не из наших. Похож на человека, только чем больше я за ним наблюдал, тем страшней мне становилось. Силы неимоверной и, должно быть, зоркий, как ястреб: посадил толстяка к себе на плечи, залез на самую высокую березу, и вдруг почувствовал я, что он меня видит.
Я в кустах на берегу сидел, носа не высовывал. Однажды лиса мимо кустиков проходила, зевнула, пенек напротив понюхала и дальше бы пошла, если б я ее за хвост не дернул, – мы ведь давно друг друга знаем, здороваться надо. Вот, а этот с березы сразу меня заметил и толстяку что-то сказал. Понятно, обо мне речь была. Тут уж я побежал во весь дух к своему болоту!
– Леший, не бери много в голову. Думаю, ты тоже зевал, как твоя подружка Патрикеевна, и уснул в кустиках.
– Спасибо, Чир, успокоил меня… но ты уверен, что это сон был?
– Хочешь, расскажу, что мне как-то осенью приснилось? Или лучше не надо?.. Предупреждаю: даже Тимофей не смеялся, а зашипел, попятился и потом как только меня не обзывал!
– Тогда рассказывай! Хочу напугаться до полоумия, чтобы мой сон забыть.
Глава 8
Прозрачный
Ингрия рыдала, но не вырывалась из объятий принца. Положив руку ей под голову, он гладил роскошные волосы феи и целовал ее с закрытыми глазами.
– Ты хотел нас всех продать этой мерзкой, ядовитой жабе! Посмотри мне в глаза!
– Ну что ты, милая, – прошептал принц, – у каждого есть маленькие тайны. Я уже лет пятнадцать не смотрю в глаза моей матушки, и она меня к этому не принуждает… Отцу было тяжелей, однажды его связали, чтобы силой открыть глаза, но в последнее мгновение матушка передумала. Правда, пока его развязывали, она не молчала. Я тогда много новых слов узнал, а так как был любознательным и настойчивым мальчиком, то папе потом пришлось мне эти слова объяснять. Если он начинал увиливать, то я говорил: «Ладно, не вспоминай, я спрошу тетушку Люцинду».
