Я вздохнула, уже готовая уйти и наконец-то отдохнуть вне его присутствия. Но пришлось отвечать:
– Наверное, приходило. Но вы умеете отучать от наивности, сэр. Правду говорят только поступки, очень жаль, что я забуду такой бесценный опыт. Я могу вернуться пока в свою спальню?
– Куда спешишь? – он наклонился, дернул салфетку из подставки и положил передо мной. Вынул ручку из нагрудного кармана и бросил сверху. – Пиши.
– Что? – я нахмурилась.
– Как же? Заявление об увольнении с первого числа. Это не то право, которое мы забираем у сотрудников. Представления не имею, зачем ты себе придумала какую-то невозможность отсюда уйти. Хочешь – пиши. И можешь отнести в кабинет Роддри, если мне не доверяешь. Когда заявление уже будет запущено в делопроизводство, то отменить его не сможешь ни ты, ни даже я.
Я заторможено перевела взгляд с его лица, на котором теперь не могла расшифровать ни единой эмоции, на салфетку. Пододвинула к себе, взяла ручку. «Я, Ината Нист, прошу…»
Он не мешал, просто наблюдал за мной. А у меня от чего-то дрожали пальцы. Он действительно не вправе меня останавливать? Или Даррен Кинред только что мне что-то доказал? Я даже засомневалась, стоит ли дописывать, или лучше выкинуть салфетку в корзину и вначале хорошенько обдумать это решение. Но он смотрел на меня – и я не могла остановиться. Хотя пальцы дрожали, а к горлу подбиралось какое-то неприятное ощущение. Поставив дату и подпись, я по столу передвинула салфетку с ручкой в его сторону, встала и ушла, не прощаясь.
До первого числа почти три недели, а такие заявления пишут в последний день. О, у него еще уйма времени, чтобы отыграться! Или он выкинул эту салфетку до того, как я вышла из столовой. Может быть, именно поэтому в груди так сильно дребезжало непонятной тревогой?
Глава 28
Я придумала для себя чудесное развлечение: прикидывать в уме, на что смогу потратить заработанные деньги, и сокрушаться о том, что не продержалась еще месяц. На лечение отца с реабилитацией и полное инженерное образование не хватит, придется выбирать или другую специальность, подешевле, или оплачивать пока первый курс в надежде, что с целым курсом инженерного я уже смогу отыскать хоть какую-то приличную работу. Дурная твоя голова, Ината, поддалась секундной слабости, повелась на очередную провокацию Кинреда, хотя стоило все-таки сцепить зубы и продержаться всего еще один месяц. Это теперь, когда я отдыхала два дня в полном одиночестве и могла вести в уме все эти расчеты, казалось, что месяц – полная ерунда. А в тот момент в столовой меня беспокоило только, что если я не уйду в самый первый выход, то не выйду отсюда вовсе. В общем, таково и было мое чудесное развлечение: корить себя и снова оправдывать, чтобы повторять по кругу, а потом и напоминать, что все эти умозаключения после выхода не будут стоить ничего – я их не вспомню и начну выбирать из вариантов снова. Хотя, может, тогда, после встречи с отцом, мне выбрать будет намного проще?
И все эти терзания будут иметь смысл, если я протяну здесь оставшиеся недели, и Кинред действительно запустит мое заявление куда следует. Но вот в последнем я почему-то не сомневалась – не знаю, откуда была такая уверенность. Глаза его, что ли, серьезные какие-то, со скрытым напряжением. Будто бы он сам надеялся, что я в последнюю секунду вспомню о том, что мне не хватит до полного инженерного, и я передумаю. Или будто он не станет меня останавливать, даже если я об этом не собираюсь вспоминать.
Мои выходные закончились тогда, когда я уже и сама заскучала. В спальню заглянул один из ученых нашего яруса и равнодушно позвал:
– Ината, ты завтракала? Тогда в восемнадцатую лабораторию через десять минут.
Мне было абсолютно все равно, что там будет. Кинреда я в лаборатории не обнаружила, как и не видела его в последние дни, что было неплохо, или, точнее, никак. Накатила сумасшедшая апатия. Подошла к указанной лаборатории, где у меня взяли кровь на анализ и уже в сотый раз сняли биометрические данные.
– Как самочувствие, Ината?
Мне было все равно, кто спрашивает.
– Прекрасно. Куда идти?
– Сядь пока на ту скамью и настройся. Сегодня будет непросто: будем замерять корреляцию биометрии и порога выносливости. После даем три выходных.
Три выходных после опыта – самый существенный показатель. Значит, будут зверствовать по полной программе.
– Прекрасно.
На скамье сидели несколько женщин. Кто-то отстраненно настраивался, кто-то тихо общался со знакомыми, а одна, лет тридцати на вид, почти билась в истерике. Она все еще держалась из последних сил, но белое лицо и дерганые движения о многом говорили. Дверь открылась, и из нее на носилках вынесли женщину в таком же синем комбинезоне, молча пронесли мимо нас в медицинский отсек.
– Умерла? – у той, что была в панике, окончательно сдали нервы.
Ей никто не ответил, и она побелела еще сильнее. То ли новенькая, то ли наоборот – давно здесь, и за это время психика совершенно расшаталась. Она не просто перепугана, она уже хронически перепугана. А люди делятся на тех, кому со временем становится все безразлично, и на тех, кто заполучает хроническую истерику. Показалось, что гуманнее будет ей хоть что-нибудь сказать, хотя общаться я желанием не горела:
– Не умерла, конечно, в обмороке. Они там пороги выносливости замеряют – вот тебе и порог.
Женщина будто обрадовалась хоть какой-то реакции и подлетела ко мне, лихорадочно вцепившись в локоть. Я пожалела, что проявила сострадание – ее этим не успокоишь, а теперь она еще и меня своей паникой заразит.
– Там… – она почти задыхалась, – что-то типа беговой дорожки, я точно не разглядела. И они… я думаю, они заставляют бежать… пока есть силы… И потом, и потом бежать. А если не сможешь, то все равно заставят… током.
Да, ей было нехорошо. Этот эксперимент она пройдет быстро, зря так переживает. Я похлопала ее по руке и утешила:
– Немного мучаешься, потом еще немного мучаешься, затем грохаешься в обморок, просыпаешься у медиков бодрая и здоровая. Еще и три дня выходных дают. Сказка, а не жизнь. Эй! Можно, я следующая? – лаборант отступил, пропустив меня внутрь.
Эксперимент и правда был мучительный. Вернее, мне очень не повезло с высоким порогом выносливости, но и это закончилось – все заканчивается. И вуаля, я в медицинском отсеке, будто только что родилась. Смотрю в потолок, считаю на нем полоски и снова начинаю скучать.
Нику и Майе я подробности своего пребывания на другом ярусе не рассказала – сослалась на секретность данных. Но во мне самой что-то переломилось: я не могла смотреть на Ника прямо. Хотелось то обнять его, то разрыдаться, то спросить, есть ли у него ко мне осознанная симпатия, или ее тоже преувеличили, чтобы разогнать ситуацию? Майя начала напрягаться, замечая эти тягучие взгляды в сторону ее парня, когда он не видит, неправильно их интерпретировать, потому я предпочла сама избегать общения с ними. У них все хорошо, все в какой-то степени наладилось, насколько здесь это вообще возможно. Пусть так и будет. На самом деле я очень сильно им обоим завидовала – я бы многое отдала за то, чтобы и у меня здесь был кто-то, кому можно рассказать все-все на свете или просто помолчать.
