Он кончил тоже довольно быстро, замер надолго, но все прижимал меня к себе, уткнувшись в шею и тяжело дыша. Потом отстранился и поддержал, помогая мне встать на ноги.
– Одевайся, Ината, и уходи. У меня куча работы.
Я смотрела ему в спину, прекрасно слыша сдавленный тон. Мне уже поздно было смущаться своей наготы перед ним. Да и вообще, между нами произошло столько всего, а впереди больше ничего нет, потому я определенно имею право на любой вопрос, даже такой:
– Даррен, зачем ты делаешь вид, что тебе все равно?
Он не повернулся, а ответил после паузы.
– Потому что ты уйдешь, а я останусь, Ината. Мне легче сделать вид, что все равно. Уходи.
И я ушла, потому что больше нечего было сказать. Он болен властью, давно заражен этой проказой, разъедающей весь его мозг, эгоистичен и испорчен. И ему, может быть впервые в жизни, захотелось побыть обычным человеком. Конечно, сразу не получилось – ни у кого бы не получилось, потому что эта болезнь серьезна и вредна. Если бы мы были знакомы не месяцы, а годы, то скорее всего он смог бы научиться быть просто влюбленным, а потом и любящим мужчиной, а не диктатором. Или через годы и я бы научилась принимать его диктат как должное, потакать этой болезни и делать ее еще запущеннее. Случилось бы так или этак, но прямо сейчас все неправильно – и я реагирую даже на эту неправильность. Он болен властью надо мной, а я больна зависимостью от его ненормальной страсти. И еще неизвестно, кто из нас испорчен сильнее.
Какое же счастье, что эта болезнь прекратится уже через несколько дней! Это ему тут оставаться. Ему, в отличие от нас с Тоем, обо всех этих изменениях помнить.
Глава 31
В первый день нового месяца я встала пораньше и приняла душ. Майя с Ником забежали попрощаться, а девушка еще и расплакалась, уже в который раз обвиняя меня в слабости. Ну что же со мной такого сделали, что я еще немного не потерпела? Я покачала головой, оставив вопрос без ответа. То, что Майя и Ник протянут на пятом уровне дольше меня, вряд ли кто-то предполагал.
Той держал меня за руку, когда мы шли в приемную лабораторию. Он вообще ни слова не сказал. Однако перед дверью мы остановились и посмотрели друг на друга, дальше ему идти было нельзя.
– Тебя сотрут сегодня? – задала я вопрос, который на самом деле не имел никакого значения.
– Да, как только мистер Кинред освободится… То есть сразу после тебя.
Я не выдержала и хлюпнула носом, отвела взгляд.
– Интересно, почему такая последовательность?
– Не знаю, Ината. Потому что вторым быть труднее?
– Тебе сейчас трудно, Той?
Несколько секунд тишины:
– Я теряю друга, Ината. Целых несколько часов я буду совершенно один, зная, каково не быть одному.
– Тогда прости за то, что слабой из нас двух выбрали меня.
Я импульсивно обняла его и вошла в лабораторию. Сама легла на кушетку и, не обращая внимания на лаборанта, который пристегивал меня ремнями, обратилась к директору:
– Ты избегал меня, Даррен.
Он настраивал оборудование, внимательно сверяясь с каким-то табло. Вопрос проигнорировал. Я посмотрела в потолок и продолжила:
– Ты тоже слабый. Просто не в тех вопросах, в которых другие люди.
Кинред подошел ко мне и удивил неожиданной улыбкой:
– Разболталась. На этом месте люди часто пытаются высказать всё, что наболело. Каких проклятий я только здесь не слышал.
– Не дождешься, – я тоже улыбнулась, хотя до сих пор казалось, что это невозможно.
– Жаль, – он наклонился, присоединяя к моим вискам электроды. – Тогда о процедуре. Будет очень больно, но эту боль ты тоже не вспомнишь, потому она не имеет значения. Ты очнешься на первом уровне, отлежишься несколько часов, там же тебе выдадут личные вещи и документы. Закуси вот это, – он подставил ко рту какую-то палку из резины. – На всякий случай. Мои медики привели тебя полностью в исходное состояние, будет обидно, если ты сломаешь себе зубы.
– О, действительно. Без зубов в мегаполисе не прожить.
Кинред выпрямился, так и не всунув мне штуковину в рот, и обратился к помощнику:
– Ройден, выйди. Дальше я сам.
– Да, сэр.
Когда дверь за лаборантом закрылась, Кинред сел на кушетку. Долго смотрел в пол, а потом вскинул голову и посмотрел на меня.
– Ладно, признаю, я буду скучать, Ината.
– Я это знаю.
– Тогда зачем я это говорил? – он слабо улыбнулся.
– Должно быть, потому что некоторые слова нужно произнести вслух, чтобы их признать. Знаешь, если ты после общения со мной стал хоть на полпроцента человечнее, то я не зря провела здесь время. Однако прямо сейчас мне жаль, что я ухожу так рано. Я будто бы могла о тебе что-то понять, но так и не успела. Ладно, я тоже признаю: я не должна была уходить, нужно было остаться и капать тебе на мозги, чтобы ты оставил со мной и Тоя, пока я здесь. А через пять лет все могло измениться. Даже ты.
Он рассмеялся, но в карих глазах чернела непонятная пустота. Мне не понравился этот смех, с каждой секундой мне становилось все страшнее. Но я продолжала говорить и вынуждала себя улыбаться:
– Зря смеешься, Даррен Кинред. Я твое слабое место, за пять лет даже до тебя бы это дошло. Ну, а теперь ты разве что можешь меня поцеловать на прощание.
– О, я определенно собирался тебя поцеловать, но сейчас передумал. Пропало желание. Ты стала такой самовлюбленной, девочка с восьмого социального ранга. Вот уж не знал, что ты так сильно изменишься, Ината Нист.
Мужчина снова встал, склонился к оборудованию. Волнение нахлынуло как цунами, перекрыло горло, сдавило легкие. Я дернулась, безуспешно попыталась сесть – ремни сдержали, а затем закричала:
– Не удаляй всё! Не стирай начисто, Даррен. Я хочу хоть что-нибудь помнить!
– Нельзя, Ината, – он нахмурился. – Это не те инструкции, которые могу нарушить даже я.
– Даррен, я прошу… Я хочу это помнить!
– Нет.
Он вставил мне между зубов приспособление, наклонился к оборудованию и глянул в последний раз на меня:
– Я действительно буду скучать, Ината.
Боль была настолько страшной, что мне хватило ее на две секунды до полной потери сознания.
* * *
– Девушка! Девушка! Как себя чувствуете?
Меня назойливо доставали, пока не достали из самой глубокой трясины. Вынырнув, я вспомнила лишь черноту без единого просвета. Голова болела, но очень недолго – к сгибу локтя прижали конус шприц-ручки для укола, после чего в голове, да и во всем теле начала появляться легкость. Однако глаза я открыла с большим трудом, будто бы спала столетиями, за время которых веки слиплись, а мышцы забыли, как вообще это делается.
