— Хорошо, сэр. Я последую вашему совету.
Они еще раз обменялись поклонами. Мистер Колли подошел ко мне, и мы тоже поклонились друг другу. Версаль, да и только! Затем оба джентльмена спустились по трапу. Это уже было чересчур! У моих шекспировских аллюзий появилась новая любопытная перспектива. Ну и ну, подумал я, не иначе как все южное полушарие обрело себе архиепископа! И я поспешил за преподобным мистером Колли, поймав его у входа в наш коридор.
— Мистер Колли!
— Сэр?
— Мне давно уже хочется познакомиться с вами поближе, но из-за моего злосчастного недуга не представлялся случай…
Вся его ряшка растянулась в улыбке. Он снял с головы треуголку, прижал ее к животу и поклонился — вернее, сделал над ней волнообразное движение. Архиепископ опустился до сельского викария — нет, ниже, до бродячего проповедника. Презрение тотчас вновь поднялось во мне и притушило любопытство. Однако я вспомнил, что его услуги могут понадобиться Зенобии и что мне следует держать его про запас, или — как сказали бы на флоте — на приколе.
— Мистер Колли. Нам слишком долго не удавалось покороче узнать друг друга. Не желаете ли пройтись со мной по палубе?
И тут… чудное дело! Его лицо, медно-красное и в волдырях, словно опаленное тропическим солнцем, побагровело еще больше и тут же побледнело. В глазах, клянусь, стояли слезы! Адамово яблоко буквально плясало вверх-вниз, под и над его пасторскими ленточками!
— Мистер Тальбот, сэр… какими словами… я давно мечтал… в такой момент… как это достойно вас и вашего благороднейшего патрона… это так великодушно… так по-христиански, в самом истинном смысле великого учения… Бог да благословит вас, мистер Тальбот.
Он еще раз поклонился своим волнообразным низким поклоном, отпрянул на ярд или два, снова отвесил низкий поклон, словно после аудиенции в королевском дворце, и тут же нырнул в свою клетушку.
Над моей головой раздалось презрительное хмыканье, и, посмотрев вверх, я увидел мистера Преттимена, который, перегнувшись через передний поручень, глазел на нас со шканцев, однако тотчас отскочил и исчез из виду. Пока я оставил его маневры без внимания. Я еще не пришел в себя от того, какое поразительное воздействие моя обычная учтивость произвела на Колли. Право, у меня самая обыкновенная внешность джентльмена, и одеваюсь я соответственно. Правда, ростом я выше среднего, и, возможно — говорю «возможно» и не более, — сознание того, какой пост мне предстоит занять, придало моей осанке больше достоинства, чем привычно видеть в молодом человеке моих лет. И если это так, то тут Вы, сэр, косвенно повинны в… но, помнится, как я уже писал, я не стану надоедать Вам бесконечными повторениями о моей Вам признательности. Словом, во мне не было ничего такого, что могло бы послужить этому нелепому малому поводом относиться ко мне как к члену королевской семьи! Полчаса я мерил шагами пространство между шканцами и грот-мачтой — верно, чтобы как-то успокоить головную боль — и раздумывал над этим комическим эпизодом. Не иначе как что-то произошло, но что — я не знал, — что-то, понятно, во время матросского представления, пока я воевал со сладостным врагом! Что там произошло, сказать не могу, как не могу сказать, почему сей Колли так возликовал оттого, что я его приветил. И как получилось, что лейтенант Саммерс умудрился ни в кого не попасть из мушкетона мистера Преттимена? Странный промах для военного моряка! Все это было весьма таинственно и загадочно. К тому же еще и гласная благодарность от этого недомерка за оказанное ему внимание… Досадно, что я не могу потребовать объяснения ни у наших джентльменов, ни у офицеров, ибо с моей стороны было бы крайне неосмотрительно выказать неосведомленность, явившуюся следствием приятного времяпрепровождения с представительницей противоположного пола. Как поступить дальше, с ходу мне было не сообразить. И я направился в наш коридор с тем, чтобы заглянуть в салон и посмотреть, не удастся ли, послушав случайные разговоры, выяснить, откуда взялась необычайная благодарность вкупе с достоинством, выказанная преподобным Колли. Однако не успел я войти в коридор, как из своей каюты выпорхнула мисс Брокльбанк и, схватив меня за рукав, преградила мне путь.
— Мистер Тальбот… Эдмунд!
— Чем могу служить, мадам?
Гортанный низкий голос, контральто, но pianissimo…
[27]
— Письмо… О Боже! Что мне делать?
— Зенобия! Скажите мне все!
Ваша светлость уже уловили театральность моего ответа? Именно так. Нас обоих несло на волнах мелодрамы.
— О Господи! Это… это любовная записка… я ее потеряла, потеряла!
— Но, моя дорогая, — сказал я, мгновенно кончая с театром, — я ничего вам не писал.
Великолепный, но нелепый бюст девицы Брокльбанк заколыхался.
— Она была от Другого.
— Вот оно что, — негромко проговорил я. — Я отказываюсь отвечать за всех мужчин на этом судне! Вам следует обратиться к его услугам, а не к моим. И так…
Я повернулся, но она не дала мне уйти, удерживая за рукав:
— Она совершенно невинная, но… можно… могут ее не так истолковать… Я, верно, ее обронила… о, Эдмунд, вы же знаете где.
— Клянусь, — сказал я, — наводя в моей каюте порядок там, где он был при неких обстоятельствах нарушен, я заметил бы…
— О, пожалуйста! Пожалуйста!
Она смотрела мне в глаза тем взглядом, исполненным полного доверия, окрашенного страданием, который так красит пару очей и без того прекрасных. (Но кто я такой, чтобы потчевать разъяснениями Вашу светлость, все еще окруженного почитателями и почитательницами, которые не спускают глаз с того, кого так хотели бы, но не могут заполучить… Кстати, не слишком ли безыскусны мои учтивости? Но вы сами — помните? — изволили провозгласить, что лесть наиболее эффективна, когда сдобрена правдой!)
Придвинувшись ко мне почти вплотную, Зенобия прошептала:
— Она должна быть у вас в каюте. О, если Виллер ее найдет, я пропала!
Черт, подумал я… Если Виллер ее найдет, я пропал — или почти пропал… Уж не пытается ли эта дива запутать меня?
— Ни слова больше, мисс Брокльбанк. Я уже иду.
А ведь я всполошился не зря… или оставить это дело без внимания? Я всегда теряюсь, когда начинается театр. Так или иначе, но я поспешил в мои пространные апартаменты по левому борту судна, открыл дверь, вошел, закрыл дверь и принялся за поиски. Не знаю ничего досаднее, чем быть вынужденным искать какой-то предмет в четырех тесных стенах. Внезапно я почувствовал, что около моих ног топчутся еще две. Я поднял глаза:
— Ступайте, Виллер! Ступайте прочь!
Он убрался. Тут-то я и обнаружил эту записку — сразу, как перестал ее искать. Только я собрался ополоснуть руки, как в самой середке парусинового таза увидел листок бумаги, сложенный вдвое. Я сразу же его достал и уже собрался было отнести в клетушку Зенобии, когда мелькнувшая в голове мысль остановила меня. Я ведь уже совершал положенные омовения утром. Парусиновый таз был опорожнен, койка застлана.
