Я схватился руками за голову:
— И безопасность всех нас висит на таком волоске!
— Сэр?
— Местоположение судна — не шутка, милый мой! Боже правый! Ведь это же все равно что вручить нашу судьбу моим младшим братцам! Неужели местонахождение судна определяет престарелый офицер по неработающему прибору?
— Да нет же, Господи! Прежде всего, мы с Томми уверены, что уговорим мистера Дэвиса дать свой, исправный, в обмен на Тейлоров, порченый. А потом, капитан Андерсон, мистер Смайлс и кое-кто из офицеров тоже следят за курсом.
— Вот как. Значит, вы не просто стреляете по солнцу, а костите его из целой батареи сразу. Интересно. Непременно посмотрю и, пожалуй, сам пульну, пока мы вокруг него вертимся.
— Так не получится, сэр, — объяснил мне Виллис в предельно мягком, видимо, тоне. — Надо ждать, чтобы солнце поднялось по небосклону. Мы замеряем угол, когда он наибольший, и еще отмечаем время.
— Помилуйте, любезный, — возразил я, — да вы же тащите нас назад — в средневековье! Сейчас вы начнете цитировать Птолемея!
— Я такого не знаю, сэр. Но знаю: положено ждать, пока солнце не подымется на самый верх.
— Так это же движение видимое, — проговорил я терпеливо. — Неужели вы не слышали о Галилее и его «Eppur si muove»?
[3]
To есть Земля движется вокруг Солнца! Это описано Коперником и подтверждено Кеплером!
Ответ юного гардемарина выдавал его чистейшее простодушие, невежество и чувство собственного достоинства.
— Не знаю, сэр, как солнце ведет себя с этими джентльменами на берегу, но у нас на флоте оно подымается по небосклону.
— Что от него и требуется, — рассмеялся я и положил славному малому руку на плечо. — Пусть себе шагает, как ему заблагорассудится! Скажу вам откровенно, я так рад видеть его там наверху среди снежно-белых облаков, что, по мне, пусть хоть джигу отплясывает! А вот и ваши сподвижники собираются. Шагайте к ним и нацеливайте секстант.
Он поблагодарил меня и немедленно улетучился. А я поднялся на самый край полубака, чтобы наблюдать за предстоящей церемонией, которая, скажу прямо, мне понравилась. Сначала на мостике появилось несколько офицеров. Приложив к лицу латунные треугольники, они наставили их на солнце. Не могу не отметить одного забавного и трогательного обстоятельства. Все флотские, находившиеся на палубе, и переселенцы тоже, повернулись к ним и в почтительном молчании смотрели, как происходит ритуал. Вряд ли они что-нибудь понимали в производимых расчетах. Если у меня самого есть какие-то познания в этом деле, то исключительно благодаря полученному мною образованию, неисправимой любознательности и способности к наукам. Однако даже пассажиры — вернее, те из них, что оказались на палубе, — застыв, смотрели во все глаза. Право, я не удивился бы, если джентльмены приподняли бы шляпы! Но прочий народ — я имею в виду простых людей, — чья жизнь, как и наша, зависела от точности измерений, которые их уму непостижимы, и от применения формул, которые были для них китайской грамотой, эти люди — представьте себе! — следили за всей процедурой с благоговением, каким, пожалуй, почтили бы самый торжественный момент религиозной службы. Вы могли бы подумать, как подумал и я, что блестящие приборы представляются им орудиями волшебства. Увы, мистер Дэвис с его невежеством, как и мистер Тейлор с его неисправным прибором были кумирами на глиняных ногах. Однако, полагаю, вся эта публика питала веру — вполне оправданную — в старших офицеров! Но главное… как они смотрели! Женщина застыла с полуощипанной курицей на коленях. Двое молодцев, как раз выносивших из трюма больную… ох, даже они остановились, словно кто-то шикнул на них — «Тсс», — и, опустив свою ношу на палубу, вытаращили глаза. И больная, беспомощно лежавшая между ними, тоже повернула голову и стала смотреть туда, куда они смотрели. В их интересе было что-то трогательное, подкупающее, как во внимании собаки, которая сосредоточенно слушает разговор, который вряд ли способна понимать. Я — о чем, смею полагать, Ваше сиятельство знает — отнюдь не приятель тем, кто оправдывает безмерные неистовства демократии в нынешнем и прошлом веке. Но в этот момент, наблюдая за дюжиной матросов, замерших в позах священного благоговения, я ближе чем когда-либо подошел к уразумению таких понятий, как «долг», «привилегии» и «власть», увидев их в новом свете. Из мира книг, классной комнаты и университетской аудитории они, эти понятия, вышли на широкие просторы повседневной жизни. Право, пока я не увидел воочию, как эти парни, подобно мильтоновским голодным баранам, «глядят снизу вверх», я не думал о природе своих честолюбивых стремлений и не искал оправдания им в том, что сейчас предо мною предстало. Прошу простить меня, что надоедаю Вашей светлости открытиями истин, которые, полагаю, Вам самому хорошо известны.
Какой великолепный морской простор! Наш корабль летел, подгоняемый силой достаточно резвого, но не слишком крепкого ветра, волны сверкали, белые облака причудливо отражались в глубинах океана… et cetera.
[4]
Солнце без видимых усилий оборонялось от наших бортовых батарей! Я спустился по трапу и направился туда, где наши судоводители, в порядке, не зависящем от ранга, один за другим покидали мостик. Мистер Смайлс — штурман — человек старый, но не такой старый, как мистер Дэвис, старший гардемарин, которому почти столько же лет, сколько нашей посудине! Он не просто спускался по трапу до уровня шкафута, куда я тоже сошел вслед за ним, — он удалялся медленной разбитой походкой, подобно театральному привидению, возвращающемуся в свой склеп. Получив разрешение отбыть, мистер Виллис, мой юный знакомец, торжественно представил мне своего друга, мистера Тейлора. Томми Тейлор — молодой человек, не иначе как младше мистера Виллиса года на два, но обладает характером и складным сложением, какими его старший приятель похвалиться не может. Мистер Тейлор — отпрыск потомственной флотской семьи. Первым делом он сообщил мне, что у мистера Виллиса не хватает в черепушке клёпок и ее надобно подлатать. И если мне желательно поучиться науке судовождения, то обращаться надобно к нему, мистеру Тейлору, а с мистером Виллисом я только быстренько сяду на скалы. Не далее как позавчера он заявил мистеру Деверелю, что на шестидесяти градусах северной широты долгота утрачивает до половины морской мили. А когда мистер Деверель спросил — озорник этот мистер Деверель! — как насчет шестидесяти градусов южной широты, мистер Виллис ответил, что до этого места он еще книгу не дочитал. Воспоминание о сих крутых нелепостях вызвало у мистера Тейлора долгий приступ смеха, на который мистер Виллис, судя по его виду, нимало не обиделся. Он безгранично предан своему младшему другу, обожает его и выставляет в наилучшем свете. И вот я расхаживаю взад-вперед по шканцам, до грот-мачты и обратно, с моими юными спутниками; младший — по моему правому борту — полон радостного возбуждения, сведений, мнений, наслаждения жизнью; другой — шагает молча с приоткрытым ртом, но улыбается и согласно кивает, какое бы его друг ни высказал мнение по любому предмету, существующему под солнцем, и, право, даже о самом солнце!
