Прошло еще два дня, а от Шенны все не было ни слуху ни духу. Очень удивлялся Диармад. А Сайв удивлялась в два раза больше.
– Поди, – сказала она отцу, – и поговори с этим человеком. Если он такой непонятливый, чтоб самому явиться и поговорить с тобой или со мной.
Диармад отправился в путь. Приблизившись к дому Шенны, он услышал, что работа кипит там такая, будто всему миру не хватает башмаков и никто не может их пошить, кроме Шенны и его артели.
Диармад зашел к ним.
– Бог в помощь всем вам, – сказал он.
– И тебе помогай Бог и Дева Мария, – ответил Шенна.
– Вот уж правда, Диармад, – заметил один сапожник, – ты как раз вовремя. У меня уже глаза заболели неделю всматриваться в эту тропинку и то и дело думать, что вот-вот тебя увижу.
– Забавные дела, – сказал Диармад, – а у меня не только глаза болят, но и плечи, оттого что я стою в дверях да подпираю косяк, и все гляжу, чтоб и ворона по улице не пролетела без моего ведома, а насчет каждого, кто попадается мне на глаза, я уверен, что это Шенна, покуда он не подойдет поближе.
– Это я-то? – отозвался Шенна.
– Ты самый, без сомнения, – ответил Диармад. – Разве не целых три прихода уже судачат о том, что вы с моей дочерью Сайв женитесь в следующий вторник? А не кажется ли тебе, что нам было бы правильно перемолвиться словечком, прежде чем этот вторник настанет?
– Ошибаешься, Диармад, – сказал один сапожник. – Не на твоей Сайв он собирается жениться, а на Майре Махонькой, дочери Шона Левши с Запада, и по такому поводу Шон отправился в Корк, чтоб закупить провизии и выпивки на свадьбу. И, сдается мне, все его родичи приглашены на вторник.
– Ошибаешься, Микиль, – сказал другой. – Не на Майре Махонькой собрался он жениться, а на Деве с Крепкого Холма из этих мест. Там уже и портные, и швеи три дня за работой, а как я шел нынче утром, то видел, что нищие уже собрались на свадьбу.
– Да видывал ли кто подобных вам? – сказал четвертый. – Вот был ли ты на воскресной мессе, Микиль? А кабы да, трудно было б тебе не услышать того, что у всех на устах, а именно: Шенна женится в следующий вторник на Норе с Плотинки, и именно туда идут все нищие, а не на Крепкий Холм. Спорим, Шенна сам скажет, что я прав?
Шенна глядел то на одного, то на другого. Недобрым был его взгляд, и дурные мысли читались в его глазах. Он был разгневан, но давил в себе злобу.
– Ступай домой, Диармад, – сказал он, – и будь разумен. Жениться нет у меня никакого желания, и не думаю, что будет покамест.
Опустил голову и принялся за работу. Больше никто не сказал ни слова. Диармад выскользнул наружу, собою весьма недовольный.
Он явился домой.
– Ну! – сказала Сайв.
– Вот тебе и «ну»! – ответил Диармад.
– Какие новости? – спросила Сайв.
– Странные, – промолвил Диармад. – Вся округа еще семь лет напролет будет потешаться над нами обоими – над тобой и надо мною.
– Это как же так, а? – удивилась Сайв.
– А так, что мы заслужили, – ответил Диармад, и больше ей не удалось вытрясти из него ни слова.
Глава седьмая
Когда мужчины вернулись по домам, всякий в свое жилье, вот вам честное слово, в любом доме нашлось, что рассказать. Соседи заходили посудачить, каждый сапожник делился своими наблюдениями насчет прихода Диармада и того, что отвечал ему Шенна. Каждый сосед возвращался домой и приносил собственный пересказ этой новости. Подобного веселья не бывало в здешних местах ни до, ни после того. К тому времени настало воскресенье, и не было ни старого, ни малого во всех трех приходах, кто не знал бы про этот случай во всех подробностях – и еще втрое больше сверх того. То и дело видели, как собирались люди у дорог втроем, вчетвером и вдесятером, рассказывали эту байку и с ног валились от потехи и веселья. Прав был Диармад. Вся округа насмехалась над ними обоими.
Майре Махонькая, Нора с Плотинки и Дева с Крепкого Холма были очень благодарны и премного довольны в глубине души, что так легко отделались. Да они и не отделались бы, не обернись приход Диармада такой несуразицей, при том что сам он слыл весьма сообразительным.
Когда люди вдоволь насмеялись и над Диармадом, и над Сайв, случилось еще кое-что достойное пересудов. Все мужчины слышали, как Шенна сказал, что жениться нет у него никакого желания, да и не будет покамест. В этой части рассказа никто не заменил ни слова. Слышала это Майре Махонькая. Слышала Нора с Плотинки. Слышала и Дева с Крепкого Холма. Всякий это слышал, и не было среди них никого, кто слышал бы, да не запомнил как следует. Вот он, вопрос. Вот она, загвоздка. Отчего же Шенна сказал, что жениться нет у него никакого желания, да и не будет покамест? Не встречалось ни бригады работников в поле, ни вереницы путников на дороге, ни стайки желающих посудачить у соседей, ни компании, собравшейся выпить, где первым же делом не поднимался вопрос:
– Эй, а слыхал ты, что учинил Диармад Седой? Вот тебе, как Бог свят, честью клянусь: встал да отправился пешком прямо к дому Шенны, и захотел не мытьем, так катаньем, всеми правдами и неправдами увести Шенну с собой, и женить его, прямо с места не сходя, на своей Сайв, хоть вопреки его воле, пусть Сайв эта у него уже в задних зубах навязла! Видывал ли кто подобное!
И вскоре кто-нибудь спрашивал:
– А что же сказал Шенна?
И получал такой ответ:
– А Шенна сказал ему идти домой да быть разумнее, потому как жениться лично у него нету никакого желания, да и не будет покамест.
И тогда поднимался другой вопрос:
– Отчего бы Шенне говорить такое, если сам-то он словно невеста, у какой сватов гуще, чем гальки?
Когда Шенна произнес такие слова, он выдал из того, что было у него на уме, гораздо больше, чем желал бы выдать. Но был он в гневе, да и Диармад повел дело уж так оплошно, что Шенна не смог сдержаться. Когда все расходились по домам на ночь, а Шенна оставался в одиночестве и сидел на своем плетеном стуле, в голове у него носились такие мысли:
«На языке у трех приходов! Не я же подсунул трем приходам на язык все это. Старый пень! Уж теперь-то он будет на языке у трех приходов – и сам он, и Сайв. Жалко вот, если станут полоскать имя Майре Махонькой. Да где же мне сыскать от этого лекарство? К слову, интересно, отчего ее прозвали “Майре Махонькая”, если ростом она как и любая из тех, какие ходят в церковь? И неудивительно, что так. Сам Шон Левша – человек статный и хорошо сложен. О нем говорят, будто он самый сильный в роду, а все Мак Карти мужики сильные. Красивая она девушка! Ее бы смело можно было назвать тихой и рассудительной. Тремя годами раньше ее имя можно было бы упоминать рядом с моим без всякого страха.
Странно я поступлю, если женюсь, а мне всего десять лет осталось. Быстро же они пролетели, эти три года. Скоро не замедлят вслед за ними и следующие три. Вот тогда и половина срока минет. “Что бы тебе не спросить об этом, – сказал он, – когда мы с тобой отправимся в путь?” А что пользы мне спрашивать об этом тогда? Он заставил меня поклясться “как есть, всем наивысшим”. Похоже, теперь уж нет выхода. Странно все складывается. Я работаю и денег у меня густо, как гальки на берегу. А что мне с того? Многим беднякам оказал я помощь. Велика их благодарность – на словах. Не знаю, есть ли хоть что-нибудь у них в сердце. Не знаю, стало ли им хоть на чуточку лучше от того, что я им дал. Есть среди них и такие, про кого я думаю, что для них же всего лучше, кабы в жизни своей не видали они и полпенни из тех денег. Есть и такие, кто, когда время придет, а я уйду, горевать обо мне слишком долго не станут. Им ясно – по их собственному разумению, – что они никогда и ни за что не должны платить. Вот она, их благодарность.