– А я-то еще удивился, чего он такой сговорчивый с нами. Хорошо эта девица Гала все по полочкам разложила. Причины…
Официантка принесла румяный пирог «Курник». Ели в полном молчании. Катя решила не реагировать, что бы он там ни изрекал.
Напившись чаю, она объявила, что расплатится карточкой. Принесли пакет с яблочными пирогами – «с собой». Катя подумала – подарочек пылкой ювелирше. Но Клавдий Мамонтов поставил пакет перед ней.
– Утром к завтраку. Они здесь хорошие.
И снова по берегу Бельского озера – бескрайнего как море, черного, холодного, бесстрастного, двинулись к «пенатам», давшим кров и приют. По кривым улочкам Бронниц. Мимо того самого дома Крауха, где была когда-то уездная гостиница.
– Клавдий, вы бывали там внутри? – неожиданно для себя спросила Катя.
– Где?
– В старинном доме?
– Нет. Он закрыт.
Остановились у гостевых домов.
Дом Крауха виден с улицы – темный, ни зги не видно в его слепых окнах.
– Кого там убили? Вы сказали – это городская легенда.
– Барыню и ее лакея.
Катя ощутила разочарование – надо же, такая банальность. Барыня и лакей.
– Ее крепостного, – уточнил Клавдий Мамонтов. – И, по преданию, все это случилось чуть ли не за несколько дней до отмены крепостничества.
– А кто их убил?
– Много версий. Вам расскажут здесь с десяток историй, и все с разными концовками.
– Ваш предок, который приехал торговать имение Фонвизиных, в это время был здесь, в городе?
– Может, это и совпало как-то.
– А как его звали?
– Как меня.
Катя кивнула – ну надо же…
В окнах дома ювелирши вспыхнул яркий свет – Клавдия Мамонтова узрели и обрадовались всем любвеобильным сердцем.
– Порой мне кажется, что я в доме Крауха бывал, – Клавдий усмехнулся. – Не сны, нет, а так… Еду мимо, и мурашки по коже. В общем-то, все это чушь.
– До завтра, Клавдий, – Катя попрощалась.
Она открыла ключом дверь гостевого дома. Зажгла свет в прихожей. И прошла через темную комнату к окну. Пакет с яблочными пирожками все еще был в ее руках и благоухал сдобой.
Внедорожник Клавдия Мамонтова мигнул фарами, помедлил и внезапно развернулся, совершив этакий лихой полицейский разворот… Покинул улицу, оставив ювелиршу скучать в светелке у окна.
«Ну надо же, – снова подумала Катя. – Уехал. Домой на папину профессорскую дачу».
Через минуту она уже забыла об этом. Достала мобильный и нашла на «Ютьюбе» «Шотландскую застольную» Бетховена. Ту самую, что пел Макар на видео.
Постой! Выпьем в дорогу еще! Бетси, нам грогу стакан…
Она отметила, что Макар пел бесконечно лучше – с какой-то вакхической страстью… и голос его… баритон…
Достала из пакета сладкий яблочный пирожок. Надкусила.
Затем строго приказала себе держать саму себя в ежовых рукавицах.
Глава 15
«Наперсница ее затей; шьет, моет, вести переносит…»
9 февраля 1861 г. 8 часов вечера
Гостиница-трактир Ионы Крауха
Горничную Меланьи Скалинской Машу солдаты пожарной команды отыскали в чулане рядом с людской. Она сидела на тюфяке, в окружении чемоданов и сундуков, закутавшись в старый барынин салоп, и ревела белугой: убииииииииииииили, барыню нашу убииииииииили!
Ее привели в номер Мамонтова и Пушкина-младшего, где снимался допрос, и Клавдий Мамонтов сразу отметил, что горничная, несмотря на перезрелый возраст и опухшее от слез лицо, – премилое аппетитное создание: пышногрудая, вся как яблочко румяное, налитая, крутобедрая. Одно ее портило – у нее уже выпали два передних зуба, и поэтому изъяснялась она с пришепетыванием. Присела в реверансе, подобрав юбки, зыркнула по сторонам.
– Садись, милая, – Александр Пушкин-младший указал ей на стул: – В ногах правды нет. И расскажи нам всю правду.
– Да я завсегда, барин, – горничная всхлипнула и снова зыркнула на господ сухими глазами без слез.
– О чем с тобой разговаривал поручик Дроздовский намедни? Что спрашивал?
Глаза горничной округлились. Она явно прикидывала, соображала.
– Спросил, почему я в людской, а не при барыне.
– И что ты ему ответила?
– Что барыня меня зовет, лишь когда ей что-то надо. А так при ней постоянно лакей. Макар. Завсегда он при ней.
– Поручик Дроздовский дал тебе денег? – прямо спросил Мамонтов.
– Каких таких денег? Ой, барин, да что вы такое говорите.
– Обещала нам сказать всю правду, – укоризненно проговорил Мамонтов. – Смотри, вот приедет полицмейстер с расследованием, он – не мы, у него разговор короткий – раз врешь, прикажет выпороть на конюшне как сидорову козу. Ну?! – Мамонтов повысил голос. – Правду отвечай!
– Пять целковых подарил.
– За что?
– За то, чтобы я про ванну рассказала. И про все остальное – ну как есть.
– Про какую еще ванну?
– Медную. Барыня Меланья Андреевна ее всюду с собой возила, в дорогу брала. Для нее горячая ванна – первое дело. Я воды нагрею, натаскаю с трактирной кухни, простыночку туда вниз постелю на дно. Она садится и моется. То есть меня-то вон из комнаты сразу, а его зовет.
– Кого?
– Макара. Я ей один раз сказала – как же так, ваша милость? Что же это, грех ведь. А она мне – в старые времена, мол, в Риме – помнишь, мы в Рим-то с тобой ездили, дура, – у римских матрон имелись рабы. И они в банях матронам помогали, мыли их, умащивали маслами. И тех рабов своих… ну холопов римских, хозяйки за людей не считали, поэтому не стеснялись ничего. А потом говорит – будешь болтать об этом, дура, кому постороннему, возьму нитку с иголкой и рот тебе зашью. Шутила она так, конечно.
Клавдий Мамонтов и Пушкин-младший переглянулись.
– И что же поручик Дроздовский? – спросил Пушкин-младший.
– Он, видно, приметил, как ванну в номер принесли ей. И как я воды горячей натаскала, а потом вышла. А он… Макар-то и зашел, когда она там, в ванне… как эта, как девка – богиня римская.
– Еще что ты Дроздовскому за пять целковых рассказала?
– Еще про статую живую золотую.
– Про какую статую? – спросил Мамонтов.
– Дело-то на Святках приключилось, – горничная облизнула губы, словно чего-то сладкого отведала. – Дым коромыслом у нас каждый год на Святках, как старый барин-то помер – балы, маскарады, веселье, гости. Барыня все это любила очень. И приезжает к ней его сиятельство барон Корф и мамзель Аликс с ним.
