– Кого еще несет? – спросил хриплый женский голос.
– Господин Дроздовский, откройте. У нас к вам важный разговор, – произнес Пушкин-младший громко.
Дверь распахнулась, и поручик Гордей Дроздовский появился на пороге – в татарском расшитом халате. Босой, небритый. Увидел, кто перед ним, выпрямился. Поправил золотое пенсне на носу с горбинкой.
– Чем обязан, господа, в столь ранний час?
Клавдий Мамонтов принялся разглядывать его номер – на столе бутылки, бокалы, остатки снеди, мундир на кресле. В углу – что-то скомканное, какое-то белье на полу. В глубине номера кровать под бархатным пологом. А в кровати, кутаясь в простыню, восседает в подушках странное полуголое существо в золотом кудлатом парике. Седые волосы выбиваются из-под него, лицо словно из гипса, похоже на античную растрескавшуюся маску. Так это же актриса… та старуха, что играла нимфу Галатею. Вон и тулуп ее на полу валяется, и маска золотая.
– Меланья Андреевна Скалинская убита в своем номере во флигеле, и ее дворовый человек Макар тоже убит, – сказал Пушкин-младший. – Вам известно об этом, поручик?
– Да. Слуга гостиничный меня разбудил. Сообщил. В гостинице только об этом, наверное, сейчас и говорят.
– А вы что нам скажете?
– Я глубоко опечален ее смертью.
Мамонтов смотрел на Дроздовского. Бледен, мрачен. И словно весь как пружина на взводе.
– Позвольте взглянуть на вашу саблю, поручик. Она при вас? – спросил Пушкин-младший.
– По какому праву вы задаете мне такие вопросы? – взвился Дроздовский. – Кто вы такой здесь?
– В отсутствие господина полицмейстера, который вскоре прибудет, я взял на себя обязанности по розыску и дознанию, потому что дело об убийстве не терпит отлагательств.
– Вы превышаете свои полномочия. Я офицер. А вы сейчас – гражданское лицо.
– Поручик, я вынужден требовать от вас подчиниться, – подал голос майор. – Видите, мы все пришли к вам. Речь идет об убийстве! Пожалуйста, не заставляйте меня…
– Что? – спросил Дроздовский.
– Просто покажите вашу саблю господину мировому посреднику.
Дроздовский повернулся, подошел к столу и взял с кресла свое оружие. Сам вытащил саблю из ножен. Мамонтов и все остальные увидели, что клинок чистый.
«Ну, а кто в этом сомневался? Не окровавленный же клинок с собой в номер брать, можно почистить сначала», – подумал Мамонтов.
– Когда вы видели госпожу Скалинскую? – спросил Пушкин-младший.
– Третьего дня. Здесь, в гостинице.
– Вы приехали сюда, в Бронницы, следом за ней?
– Я следую в свой полк, господин мировой посредник.
– Ваш полк квартирует в Ахтырске, насколько я слышал, Бронницкий уезд не по пути в Ахтырск.
– Есть много дорог.
– Вы разговаривали с госпожой Скалинской?
– Да, мы светски с ней побеседовали о погоде. Буря, дороги замело. Сейчас все говорят лишь об этом, когда распогодится и можно будет снова в путь пускаться.
Мамонтов вспомнил, что говорил им Савка. Как поручик Дроздовский на коленях просил руки Меланьи. А та ему снова отказала наотрез. Буря, значит…
– Господин поручик, она зверски убита. Зарублена, – не выдержал он. – Вы что, не понимаете, что случилось?! Женщину, к которой вы сватались, из-за которой вы стрелялись на дуэли, убили!
– Я скорблю, господин Мамонтов. Но с некоторых пор я не поддерживал никаких отношений, никакого знакомства с госпожой Скалинской, – отчеканил Дроздовский и покраснел. – Я перевернул эту страницу в своей жизни. Вырвал ее.
«Лжет, – с тоской подумал Мамонтов. – Что же ты лжешь нам прямо в глаза? Герой, дуэлянт?»
– У нас есть показания гостиничных слуг, – объявил Пушкин-младший. – Нам известно, что вы собирали сведения о ней и ее лакее, который…
– Вы меня во лжи обвиняете? – холодно спросил Дроздовский. – А в чем еще?
– У меня есть твердое подозрение, что убить ее и его могли вы, поручик.
– Еще одно слово, господин мировой посредник, и я вызову вас на поединок. И вы закончите так же, как и ваш знаменитый отец. Который всегда мне нравился как поэт, однако вы совсем из другого теста.
– До приезда полицмейстера я прикажу выставить у вашего номера караул, – ответил Пушкин-младший. – Впереди розыск и дознание. А там посмотрим, господин поручик, дойдет ли дело до дуэли. Это вот что?
Он резко шагнул в номер, чуть не оттолкнув Дроздовского с пути. И ткнул рукой в тряпки, валявшиеся в углу на полу. Нагнулся и поднял.
Рубашка. Вся грудь – в бурых потеках.
– Это ваша рубашка? На ней кровь.
– Это моя кровь. У меня рана на руке опять открылась.
– Покажите руку.
Дроздовский засучил широкий рукав халата. Рана на руке была воспаленной.
«Не стал бы он такую улику у себя в комнате держать, – подумал Мамонтов. – Клинок сабли отчистил – да хоть тем же снегом, а рубашку снял и бросил в угол? Или времени не было избавиться? В сугробе под окном мы бы нашли. А печки у него в номере нет, печь в соседнем номере, там топка, а здесь только стенка печки кафелем выложена».
– Господин майор, выведите господина поручика в коридор и будьте с ним и караульными. Нам надо поговорить с ней, – Пушкин-младший кивком указал на кровать, где молча восседала старая актриса – нимфа Галатея. – Наедине. Приватно.
Майор сделал жест – прошу на выход. Дроздовский, как был босой, последовал за ним. Они плотно прикрыли дверь.
– Как тебя зовут? – спросил Пушкин-младший крепостную актрису.
– Лариса я, барин. Чайка по-гречески. А крестили Авдотьей.
– Как давно ты здесь с поручиком в номере?
– Давно, – старая актриса поправила сползающую простыню, прижала к шее. – Часам любви счет потерян.
– Всю ночь?
– Нет. Ночью мы представление давали на площади, потом нас господа офицеры в трактир увлекли. Мы и там им представляли, пили. Часу, наверное, в пятом он появился, подсел ко мне. Пьяный. Сказал, что представление наше видел еще в Москве и что я настоящая актриса. Лесть… но я… давно мне никто таких слов не говорил, барин, никто так жарко не целовал.
– Кровь у него на одежде была, когда он тут перед тобой раздевался? На рубашке, на теле?
– Нет… впрочем, не видела, я за пологом разделась, в кровать сразу легла. Возраст, барин, мне телеса мои скрывать надо, а не напоказ выставлять.
Клавдий Мамонтов, слушая все это, тоже осмотрел рубашку Дроздовского. Явно кровь, и он сам это не отрицает. От его номера до флигеля – только через двор, он в исступлении, в пьяной горячке, ревностью ослепленный, мог и шубу на себя не надеть, так в одной рубашке броситься к ним, туда… А потом не сразу в гостиницу и трактир вернулся, мог в овраге по снегу кататься, кровь с себя снегом смывать…
