– Паранойя? – обиделся Мамонтов. – А с чего ж такая реакция у криминалистов?
Скворцов промолчал.
– Ладно, завтра работаем по обычному графику. Они свое дело делают, а мы с вами свое, – подытожил он, когда ужин был окончен.
Они вышли из кафе. Катя прочла в свете фонаря указатель – улица Казарменная.
– Здесь, у станции, на месте кафе когда-то давно был курзал, – сообщил ей майор Скворцов. – Еще до Первой мировой. И в нем застрелился один из Пушкиных.
– Кто? – спросила Катя.
– Самый младший и самый любимый сын Александра Пушкина-младшего от его первого брака, внук поэта. Говорят, застрелился прямо в курзале – от несчастной любви. Александру Пушкину-младшему это много горя в конце жизни принесло, потому что сына он обожал. Как наш Псалтырников своего Макара.
Катя и Мамонтов расстались с майором Скворцовым и проследовали в «пенаты» – к гостевому дому. Мамонтов снова всю дорогу демонстративно молчал. Катя тоже.
Мамонтов высадил ее из машины, она пошла к двери гостевого дома. Услышала звук мотора – Мамонтов с места дал газ, так что тормоза взвизгнули, уехал. Спать на папину дачу.
Катя первым делом приняла горячий душ, надумала пройти по дому – надо хоть посмотреть, что за жилище, что там на втором этаже. Но вместо этого улеглась в кровать и свернулась калачиком под одеялом.
Гул… голоса…
Этот бесконечный день и вечер…
Говорят, говорят, они все говорят, говорят… их лица… их слова… слова…
Они рассказывают о том, что было…
Они лгут…
Кто лжет больше других?
Кто говорит правду?
Она проснулась от звонка мобильного. Время – половина девятого утра.
– Катя, это Скворцов, – послышалось в трубке. – На сегодня – пока отбой. Никуда не едем.
– Что случилось?
– У нас здесь в УВД вся бригада экспертов, плюс приглашенные токсикологи. И они все направляются прямо сейчас в дом Псалтырникова. Повторный обыск. Я тоже еду туда. Вам с Мамонтовым пока там нечего делать. Я вам позвоню в течение дня – как и что. Вы к ним поедете после того, как обыск закончится.
Катя достала из сумки куртку, толстовку и спортивные штаны, кроссовки. Можно прогуляться, побегать по берегу Бельского озера, столь необъятного и колдовского.
Выйдя из гостевого дома, она увидела машину Мамонтова. Сам он, одетый в строгий черный костюм, разговаривал по мобильному. И Катя поняла – это Скворцов его предупреждает о том, что планы их изменились.
Скрипнула калитка, и из нее вышла пылкая ювелирша. Она робко окликнула Мамонтова. Что-то нежное, фамильярное – привет, мой цветик-семицветик, здравствуй, моя радость, мой ненаглядный! Мамонтов махнул ей рукой – привет, моя радость, иду, лечу к тебе как на крыльях. Кате он лишь вежливо кивнул, показал на телефон. И направился к ювелирше. Они скрылись за калиткой.
Катя долго бегала вдоль стылого Бельского озера в полном одиночестве, пока не устала так, что чуть не повалилась на мокрые палые листья.
По пути назад созерцала старый особняк – бывшую гостиницу Ионы Крауха. Купила в магазине бутылку холодного зеленого чая.
Майор Скворцов позвонил ей лишь в пять часов.
– Весь дом наизнанку вывернули. Я так и не понял, что они искали, но забрали много всего. Консервированные продукты, заготовки. Особо интересовались меню кайтеринга из ресторана.
– Меню? – переспросила Катя.
– Да, то, что они заказывали на тот банкет, весь список блюд. Дайте им час прийти в себя после обыска и поезжайте туда. Сами посмотрите, что там и как.
Катя собралась, тщательно оделась. Выбрала свежую белоснежную хлопковую блузу от Джил Сандер под свой черный деловой костюм.
Капелька горьких духов…
Она расчесала волосы перед зеркалом и аккуратно подколола их на затылке.
Вышла, заперла гостевой дом и направилась к внедорожнику. Мамонтов появился из калитки ювелирши спустя пять минут. На ходу поправляя галстук и застегивая свой стильный черный пиджак.
Сел за руль. Повернулся к Кате, хотел что-то ей сказать. Но она его опередила.
– У вас помада на щеке, Клавдий. Сотрите.
Он потер ладонью щеку.
К воротам поместья Псалтырникова они подъехали, когда уже стемнело.
Глава 26
«В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить»
9 февраля 1861 г. 1 час пополудни
Гостиница-трактир Ионы Крауха
– Все равно ты нам все скажешь, братец. Как убивал их, как грабил. Скажешь.
По лицу Кузьмы – бородатого здоровяка, рано облысевшего и строптивого – текла кровь из разбитого Клавдием Мамонтовым носа.
Они допрашивали его с пристрастием, потому что первое, что заявил им Кузьма: «Да кто вы такие, ваши благородия, чтобы чинить суд и дознание надо мной?! Обвиняя меня в душегубстве, разбое и непотребстве?!» – «Я тебе сейчас покажу, кто мы такие», – ответил ему Мамонтов, потому что конюх Кузьма с первого взгляда ему очень не понравился – и въехал ему с размаха в ухо кулаком, как в английском боксе, которым увлекался с юных лет. Кузьма орал, что он служит в трактире и ничьим холопом сроду не был, что в глаза не видел ни барыни, не ее драгоценностей, ни ее красавца-лакея.
– Откуда же ты знаешь, братец, что лакей – красавец? – спросил Александр Пушкин-младший. – Если и в глаза их не видел, как утверждаешь?
Клавдий Мамонтов снова дал конюху по роже – разбил нос. Удивительно, но роль «палача на допросе» в отношении Кузьмы ему даже нравилась!
– Говори всю правду, нет у нас времени на церемонии! Свидетеля приведем сейчас, очную ставку устроим с тобой, и объявит свидетель, что говорил он тебе про чулан и про дырку в стене, из которой номер барыни как на ладони, – продолжал Пушкин-младший. – И не лги нам, что пропустил ты сие высказывание мимо ушей и не воспользовался дыркой, чтобы за ними подглядывать.
– Ты поостерегся бы со мной, барин, – конюх Кузьма вытер кровь, текущую из разбитого носа. Мрачно сверкнул глазами в сторону Мамонтова.
– Что ты сказал? – спросил его тот.
– А что слышал, – Кузьма вдруг замахнулся – эх, плечо молодецкое!
Мамонтов английским приемом послал его в положение, называемое англичанами «нокаут». Кузьма чуть язык себе не прикусил, голова его дернулась назад, когда кулак Мамонтова впечатался в его бороду. Он отлетел в угол и шлепнулся на спину.
– Видишь, форменное насилие над тобой приходится учинять, – грустно посетовал Пушкин-младший. – А мне не хотелось бы этого, братец. Я человек либеральный. Но ты же лжешь нам в глаза, запираешься. А у нас случай невиданный – неслыханный в уезде, душегубство кровавое и с разбоем. Так что уж не обессудь, братец, если сами мы от тебя ничего не добьемся, прикажу я пороть тебя на твоей же конюшне, да так, чтобы ты до самой Пасхи сесть на свою драную задницу не смог. Говори, ну?! Не доводи меня до греха.
