Открывая дверь, Катя оглянулась – он направился прямиком к дому ювелирши. И там сразу же вспыхнул радостно свет в комнатах, и все заколыхалось, закружилось. Суета, любовная суета…
Катя долго, очень долго стояла в ванной перед зеркалом и разглядывала себя. Поворачивала к свету лампы лицо… разглядывала шею, грудь… Там, где впивались его губы. Закрыла лицо руками. Потом отняла их…
Легла в кровать. Через какое-то время уснула…
Если можно назвать сном эту лихорадку.
В темноте в три часа ее разбудил шум-гам.
Она скользнула к окну.
Клавдий Мамонтов в одних брюках, босой стоял у ее дома под уличным фонарем. А в калитке колыхалась ювелирша – растрепанная, в белом шелковом пеньюаре, сдобная, как сахарная пышка, и гневная, как фурия. Она швырнула в сторону Мамонтова ком его одежды.
– Негодяй! – ее пронзительный голос разорвал тишину ночи. – Что ж ты делаешь? Спишь со мной – и при этом меня ее именем называешь?! Да пошел ты… Знать тебя не хочу! Она вон тебя в грош не ставит! Думаешь, я так не могу? Думаешь, я – безотказная?!
Мамонтов подобрал с земли свою одежду. И пошел к машине. Оглянулся на Катины окна.
Она упала на кровать.
Хотелось плакать… хотелось смеяться – над собой… Хотелось еще поцелуев – тех жгучих, пусть и вдохновленных водкой и неутоленным жаром плоти.
Les Amants Magnifiques…
Блистательные… блистательные любовники…
Да пошли они все к черту – и Мольер, и Люлли, и Циклоп… и Мамонт…
Глава 29
Un acte de passion
Персонажи, столь горячо посланные Катей к черту, провели эту ночь каждый по-своему. Люлли и Мольер кротко спали в своих овеянных славой могилах. Изгнанный из любовного гнезда Клавдий Мамонтов спать на папину профессорскую дачу не поехал. Забрал со стоянки отдела полиции каноэ, переоделся на берегу озера в спортивный костюм, что всегда возил с собой в багажнике, и до самого рассвета рассекал холодные воды Бельского озера. На утлом челне – туда, сюда, дробя на капли мираж лунной дороги, что манила мертвенным светом на водной глади, уводя за собой, то исчезая на озере, то появляясь вновь.
Всплески… Мощные гребки весел…
Луна была полной и яркой в эту октябрьскую ночь. Она притягивала взор, она завораживала.
С открытой террасы второго этажа дома Псалтырникова луну созерцал Циклоп. С террасы открывался вид на Бельское озеро, и лунная дорожка на воде мерцала среди древесных крон. Циклоп… Иван Аркадьевич Дроздов сидел боком на перилах веранды, прислонившись к стене.
Гала вышла на террасу, бесшумно отодвинув раздвижную стеклянную дверь. Она зябко куталась в свой черный кардиган, держа в руке сигарету. Затянулась глубоко, а потом бросила ее через перила веранды.
Алый уголек во тьме и вспыхнул, и погас.
– Затихли, наконец, – сообщила она. – Я к двери их спальни подошла – Макар на нее орет, а она только смеется. Хохочет как ненормальная. У Меланьи истерика. А он вышел – дверью хлопнул.
Иван Аркадьевич Дроздов смотрел уже не на луну.
– А ты как? – Гала подошла к нему.
– В порядке.
– Медитация? Как твои самураи? – Гала улыбнулась и скользнула еще ближе. – Лунная дорожка. Я девчонкой мечтала по ней рвануть – сбежать прочь от всего, от всех.
– Ты и сбежала.
– И вернулась.
– Не сама же. Он тебе велел. Вызвал тебя.
Гала носком туфельки-балетки провела по полу, словно нарисовала невидимую черту.
– Я тебя так и не поблагодарила за то, что ты меня спас.
– Благодарностей не принимаю. Милостыни тоже.
– За то, что ты меня спас от смерти, – повторила Гала. – И того, что хуже смерти.
Она протянула руку и коснулась его черной повязки на глазу. Нежно провела по щеке ладонью. Циклоп сжал ее кисть.
– Спокойной ночи, Гала, – сказал он и отпустил руку.
– А я не хочу никакой спокойной ночи. Я хочу беспокойной ночи, – улыбнулась Гала. – Такой, чтобы на всю жизнь запомнилась. Как та в театре…
Дроздов уже не сидел на перилах, а стоял перед ней. Гала поднялась на носочки и очень легко, очень нежно сама поцеловала его. Губы скользнули по его губам. Легкое касание…
Как удар…
Дроздов замер. Так и стоял, опустив руки, еще даже не веря…
И тогда она снова поцеловала его сама – уже по-настоящему.
– Гала…
– Тише, тише…
Дроздов обнял ее. Ее хрупкая фигурка в его крупных руках – словно фарфоровая статуэтка – маленькая, изящная. Но он все не верил. Он даже не осмеливался поцеловать ее сам. Когда Гала затрепыхалась в его объятиях, как пойманная птичка, сразу отпустил ее.
– Пойдем, – Гала взяла его за руку. – Только не к тебе. Эта твоя дурацкая солдатская койка. Ко мне. Хотя здесь у меня гостевая комната, но кровать привезли из Барвихи, – держа Дроздова за руку, она шагнула к раздвижным дверям.
В комнате Гала сбросила балетки, черный кардиган упал на ковер. Под ним – парижская штучка – маленькое черное мини-платьице стрейч, открывающее худенькие плечи, острые ключицы, хрупкую спину, стройные ноги.
Дроздов стоял, прислонившись спиной к двери.
– У тебя сейчас такой вид, словно ты вот-вот умрешь, – насмешливо и ласково произнесла Гала. – Вы, мужчины, такие странные. Ну же, ты первый.
Она подняла ладони вверх и сделала жест пальцами, поманила – давай, давай же.
Он сдернул с себя черную толстовку.
– Mieux vaut tard qui jamais… – по-французски прошептала Гала.
– Лучше поздно, чем никогда, – хрипло повторил за ней Дроздов.
Гала медленно потянула платьице вниз, открывая ему всю себя.
И в следующий миг ей показалось, что она потеряла сознание.
Когда он целовал ее губы. Ее грудь. Ее волосы. Ее колени. Ее шею. Ее плечи.
Каждый пальчик на руке. Каждый пальчик на ноге. А потом рывком притянул ее к себе. Прижал к кровати.
Циклоп…
– Люблю, буду любить всегда… До смерти… До последнего вздоха. Гала… – проговорил он.
Девять лет ожиданий, надежд, неутоленной страсти – в одном поцелуе, после которого не жаль и…
Гала снова коснулась его черной повязки. А затем поддела ее пальчиком и потянула.
– Гала, не надо, – попросил Дроздов. – Не надо сейчас. Прошу тебя.
– А я хочу, – беспечно улыбнулась Гала. – Делаю с тобой что хочу. Я все думала, что это будет… скучно. Как в постели с отцом, что ли… А ты как двадцатилетний мальчишка. Сумасшедший. Ты сумасшедший! И сколько же времени мы потеряли зря… Только не смей… не смей мне возражать!
