– Что, мадемуазель? – тихо спросил Клавдий Мамонтов, чувствовавший себя не в своей тарелке.
– Я его безумно любила, – прошептала Аликс и опустила глаза. – Если этот ваш свидетель сказал вам все, вы знаете, что я… у меня под сердцем его ребенок. Хоть это и постыдно, но я не стыжусь. Нет! Я рада! Я безмерно счастлива этим! А то, что он был ее крепостной, наполняло мое сердце болью и желанием освободить его. Вырвать его из рабства! – она прижала руки к груди. – Невозможно терпеть, когда тот, кого ты любишь всем своим существом – раб, которого могут продать, которого могут взять в аренду… Чтобы он играл и пел, развлекал… чтобы делал такие вещи, которые непристойны. На потеху… публично… напоказ.
– Вы про живые картины у барона Корфа? – спросил Пушкин-младший. – А разве не вы были их вдохновительницей?
– Я не такого желала, когда все это затевала. Поверьте мне! Но есть извращенные умы и извращенные сердца, для которых нет ничего святого. Я не ханжа, господин мировой посредник, но я… поверьте, все было не так, как вы себе представляете. И как она себе все это вообразила, Меланья.
– Вы ревновали его к ней, Аликс, – Клавдий Мамонтов вздохнул. – И вы торговали его у Меланьи.
– А как еще я могла его освободить?! Как? Как это сделать в нашем Отечестве? – воскликнула Аликс страстно. – Ни в одной стране, кроме Трансильвании, этого нет. Я много путешествовала по Европе. И только у нас и там до сих пор это варварство! Словно мы африканские дикари! Надо же – все ждут Манифеста о свободе словно манны небесной! А если его не будет? Если царь передумает? Или ему не дадут это сделать? У нас, в нашей стране, господа, все возможно. Поэтому я хотела сделать это сама, не дожидаясь ничьей милости, – освободить его!
– Забрать у Меланьи Скалинской красавца себе, – сухо поправил Пушкин-младший. – Но он не принял вашего предложения. Крепостной остался при своей барыне. А вы… вы, мадемуазель, возжаждали крови.
– Нет! – закричала им в лицо Аликс. – Нет! Я их не убивала! Я клянусь вам. Он отец моего ребенка. Я его любила. Да я бы сама за него умерла сто раз!
Ее крахмальный чепец сбился, и Мамонтову показалось, что она гневно сорвет его со своей головы, но она лишь аккуратно поправила его. И снова сильно закашлялась.
– Где вы были этой ночью? – спросил Клавдий Мамонтов.
– Здесь, в имении. Я нездорова.
– Мы спросим ваших слуг.
– Спрашивайте.
– Вы не отрицаете, что приезжали в гостиницу к Меланье Скалинской позавчера?
– Нет. Ваш свидетель правдив.
– Как же вы проехали из имения?
– По льду озера. Обычное дело, так дядя еще делал.
– Но мы тоже по льду добирались, но никак не проедешь!
– Дорогу занесло. Слуги расчистили нашу аллею до самого берега озера, – Аликс указала на окно, за которым сгустились сумерки. – Это намного легче, чем расчищать тракт.
Пушкин-младший покачал головой – вот ведь все как просто. А они-то в снегах погибали!
– Вы поедете с нами, – объявил он. – Одевайтесь, возьмите все необходимое. Вы будете находиться в городе до приезда господина полицмейстера. Под надзором. Я своих подозрений с вас не снимаю.
Пока Аликс собиралась, укладывала дорожный сундук, Пушкин-младший и Мамонтов кратко опросили слуг и дворовых. И все в один голос твердили как заводные, что барышня в город ездила третьего дня – по льду в возке, а вчера никуда не ездила. Пушкин-младший грозил горничной бессрочной каторгой, если она что-нибудь утаит о барышне и тем самым станет сама соучастницей преступления. Но та лишь всхлипывала, но твердила свое: барышня хворает, ушла к себе вчера рано, легла спать. А утром проснулась как обычно, уж когда рассвело, часов этак в десять. Попросила умываться. Нет, ночью она горничную не звала, она такой привычки не имеет. Спит крепко.
Заложили возок. Погрузились все в него. Аликс забрала с собой только горничную. Доехали по аллее до озера и потом по льду до того места, где их самих ждал санный возок с ямщиком на козлах.
Пересаживаясь к себе в возок, Клавдий Мамонтов глянул по привычке на темные небеса. Небо расчистилось. Может, непогода стихает? Большая полная луна светила ярко, лед Бельского озера алмазно сверкал, отражая ее свет.
Добравшись до города, они поместили Аликс в доме настоятеля церкви Иоанна Милостивого. Пришлось стучаться, увещевать, приказывать, просить, умолять. Священник согласился отдать барышне две комнаты в пристройке, где обитали его незамужние дочери-поповны, которым пришлось потесниться. Дом находился почти у самых казарм и недалеко от заведения Крауха. Пушкин-младший вызвал из казарм двух караульных и велел не спускать с дома глаз.
А затем, даже не передохнув после такой дороги, не присев, не раздевшись, он вызвал солдат пожарной команды. И трактир, и гостиницу снова начали трясти сверху донизу – расспрашивать всех о том, кто и когда точно видел филатовскую барышню?
Допросы велись тщательно и долго, но все, кого спрашивали, либо вообще ничего не могли сказать, либо подтверждали, что барышня приезжала в гостиницу именно позавчера – в своем возке, который ждал ее на постоялом дворе. А вчера вечером и днем никто ее ни в гостинице, ни в трактире не видел.
– Не было ее здесь в ночь убийства, Саша, – подытожил Мамонтов. – Эти проныры трактирные, разве они бы не приметили ее, появись она здесь? Дама! Нет. Что-то не то. Не складывается. Мы опять с тобой идем по ложному следу.
Пушкин-младший кликнул трактирного слугу и приказал принести бутылку вина. Им необходимо было оттаять.
Глава 32
Лилии, фрезии…
– Вам не кажется, что, прежде чем мы приедем туда, нам надо поговорить? – спросил Клавдий Мамонтов по дороге к дому Псалтырникова.
– Да, картина преступления кардинально изменилась, многоступенчатое отравление, – согласилась Катя. – Обсуждать можно до вечера, версии…
– Я не отравление имел в виду, – Мамонтов смотрел на нее в зеркало заднего вида. – Не делайте вид, что вы не понимаете.
– Клавдий, сбавьте скорость, пожалуйста, – попросила Мамонтова Катя.
Но он только прибавил скорость. А потом резко сбросил. Они подрулили к воротам, и те снова гостеприимно открылись перед ними. Когда они въехали в поместье, стоявший у ворот синий пикап посигналил им. Они остановились. Из пикапа выскочил мужчина с огромной корзиной цветов в руках и подбежал к их внедорожнику.
– Доставка. Цветы для Екатерины. Вы Екатерина?
Катя вышла из машины. Цветы… белые лилии и белые фрезии. И ни роз, ни шипов.
– Извините, я не могу это принять. Заберите обратно.
Не в машину же Мамонтова складывать лилии…
– Меня заказчик предупредил, что вы, скорее всего, не возьмете. Это не имеет значения, главное, что вы их видели. Я их оставлю здесь. Я вас ждал три часа, мне заплатили за ожидание. Здесь для вас письмо.
