Почти бегом он вернулся в плохо освещенный, но хорошо знакомый двор. Влетел в подъезд, одним махом, радостно удивляясь своей молодецкой прыти, вбежал на второй этаж и перед дверью остановился – отдышаться и подумать: а правильно ли то, что он сейчас делает? Он, разумный, логичный и прагматичный человек? Впрочем, не совсем точное, если честно, определение.
Он усмехнулся: «Какая логика, блин?» И резко нажал кнопку звонка.
За дверью зашаркали, потом началась возня с замком, потом возня приостановилась, потому что там, за дверью, наконец сообразили глянуть в глазок.
– Это я, пап, я! Давай открывай!
Дверь распахнулась. На пороге стоял удивленный, ошарашенный и перепуганный отец.
– Андрюша, что-то случилось?
– Да нет, все нормально, – пробурчал он, скидывая подмокшие туфли. – Все нормально, честно.
Отец взял его плащ и повесил на плечики – уважительно так повесил, ладонью стряхивая капли дождя. И снова с опаской спросил:
– Точно, Андрюш? Неожиданно как-то. И без звонка.
– Пап! – не выдержал Андрей. – Ну что ты заладил, ей-богу? Случилось – не случилось, без звонка – со звонком, предупредил или нет. Я что, не могу просто так заскочить в родительский дом? Просто так, без предупреждения? Зная, кстати, что мой собственный родной отец брошен, оставлен моей собственной родной матерью на произвол злодейки-судьбы?
Отец с несказанным удивлением и даже тревогой, совсем не понимая, как реагировать, в упор смотрел на сына.
Наконец, справившись с волнением, спросил:
– На кухню? Ты же голодный небось?
– Небось, – подтвердил сын. – И голодный, и холодный. Промок вон насквозь, а убеждали, гады, что плащ не промокает.
Отец протянул тапочки, довольно дурацкие, в желто-голубую клетку. Осторожно дотронулся до свитера:
– Снимай и переодевайся! Сейчас тебе что-нибудь подберу! И носки, носки снимай. Еще не хватало тебе заболеть. Погода-то гнилая, ноябрьская! Галочка вон слегла. Три дня тридцать девять!
Андрей послушно кивнул и через пять минут был наряжен в отцовский тренировочный костюм, ядовито-зеленый, с широкой красной полосой на рукаве и штанах. Наверняка китайский, с рынка. Отец обожал на себе экономить. В придачу к дивному костюмцу были выданы толстые вязаные носки, белые и почему-то мягкие, словно пуховые.
Отец уже был на кухне, откуда слышались звук хлопающего холодильника и грохот кастрюль.
– Пап, – крикнул Андрей. – Не возись. Я тут принес кое-что готовое.
Отец выглянул из кухни и, глядя на пластиковые банки с непонятной мешаниной, строго, с осуждением произнес:
– Еще чего! Буду я тебя кормить этой отравой, как же! Быстро в помойку! Ты что думаешь, я голодаю?
– Ну, – смущенно протянул сын, – я просто подумал, ты ж холостякуешь, мама с Галочкой.
– Да брось! Сегодня вот борща наварил, печенки нажарил. Видишь, как чувствовал, – довольно добавил он. – Садись, сын. Садись. Будем ужинать.
И тут же запахло, зашкворчало, зашипело, забулькало. Через пять минут на столе стояли бородинский хлеб, блюдце с нарезанным салом, тарелка с перьями зеленого лука и крупной солью по кромке. А в тарелке с ярко-красным, горячим борщом тихо плавилось и расползалось озерцо сметаны.
Ну и непременная плошка с ароматным подсолнечным маслом – отец его обожал. Ритуал был таков: натирал горбушку чесноком, в плошку наливал масло и окунал туда хлеб. Андрей громко сглотнул слюну, зачерпнул ложку борща и не смог сдержать стон наслаждения.
– Вот, а ты говоришь! – усмехнулся отец. – Придумал – банки готовые!
– Слушай, – опомнился сын. – А треснуть по маленькой? Я же коньяк взял!
– Давай, – легко согласился отец, – по сто граммов можно.
– Чего это по сто? – обиделся сын, разливая по рюмкам коньяк. – Ну что, хряпнули, да?
Он доедал борщ, невероятно вкусный, отцовский, с фасолью – так делал только отец, – наслаждался салом с любимым бородинским и ловил ни с чем не сравнимый аромат пахучего масла, а следом пошли и вторая рюмочка, и третья.
Андрей согрелся, наелся, даже объелся, и его страшно тянуло в сон, просто падала голова, но он держался, поддерживал неспешную беседу ни о чем и, кажется, слегка приходил в себя. Успокаивался.
Коньяк закончился на удивление быстро – так бывает всегда, если течет беседа. А беседа текла. Мельком подумал: «А мы ведь сто лет не общались. Дежурные фразы – привет, как дела, да и то очень редко». Правда, звонил он в основном матери, разговаривать с ней было проще. Как и все женщины, она обладала чутьем – когда спрашивать можно, а когда ни к чему. Чувствовала, когда сын торопится, когда ему некогда, а когда просто неохота разговаривать, бывает же и такое. Словом, мать не лезла в душу. Впрочем, и отец в душу не лез. Просто разговаривать с ним было как-то тягостно, что ли? И его затянувшееся молчание раздражало, и тяжелые вздохи. И больше всего вопрос: «Ну что у тебя на работе?» Вот тут он зажигался мгновенно! «Что у тебя на работе! Да что ты вообще, прости, понимаешь в моей работе? Какие подробности тебя интересуют?»
Повертев в руке пустую бутылку, отец удивился:
– Ну ничего себе, а? Слушай, а может, еще по пятьдесят?
Андрей оживился:
– Да запросто. Тащи все что есть!
Это, конечно, была шутка. Ни сын, ни уж тем более отец выпивохами не были. Но в жизни каждого, даже самого непьющего, мужчины случаются моменты, когда алкоголь приходится очень кстати. Из комнаты отец вернулся довольный, держа в руках литровую бутылку «Финляндии».
Сын присвистнул:
– Ого, какие запасы!
– Даже не помню откуда, – почему-то смутился отец. – Забыл про нее, честное слово!
– Не оправдывайся, – усмехнулся сын. – Наливай!
«Финляндия» успешно пошла под банку маринованных помидоров, конечно же, отцовских, небольших, бледно-розовых, недоспелых – он покупал их специально, твердые и хрустящие, – пахнувших чесноком и какой-то неведомой, незнакомой травой.
Сын хрупнул помидором, ладонью вытер растекшийся на подбородке сок, закрыл от блаженства глаза:
– Ух ты, класс! Слушай, ну ты просто спец, каких мало. И запах! А что это там за травка такая?
Отец покраснел и небрежно махнул рукой:
– Да что там! Оставь, какой спец. А травка, – он оживился, – травка и вправду волшебная! Редкая травка, а уж по теперешним временам особенно. Попробуй достань! Бабуля одна на рынке торгует, на даче. У нее и беру. Ну и еще эстрагон обязательно.
– Нет, ты спец! – настаивал сын. – Мое восхищение! Это талант, ей богу.
– Талант, – повторил отец. – Талант. А на черта он мне, мужику, этот талант?
Сын посмотрел на него.
