Гюнтер Ралль потрясенно молчал. Он ожидал всего, чего угодно, только не такого расклада. Ночной боевой вылет на экспериментальном ракетном самолете… Услышанное отдавало бредом, но пилот понимал, что такие шансы выпадают только раз в жизни.
– Я, конечно, могу вам приказать, Гюнтер, – полковник неожиданно обратился к летчику по имени. – Необходимые полномочия у меня есть, но вы должны понимать, что мне нужен только доброволец. Русский не знает о том, что в нашем распоряжении есть такой козырь, как «Комета», и считает, что на борту своего Пе-2, летящего над контролируемой советскими войсками территорией, он находится в относительной безопасности и всегда может сбежать в тыл. От «Кометы» ему не уйти, но бить надо с первого захода и наверняка, а такое по принуждению не сможет сделать никто.
– Я согласен, герр оберст, – Гюнтер услышал свой голос как будто со стороны. – Вот только я никогда не летал на самолетах с ракетными двигателями.
– Это решаемый вопрос, – кивнул полковник Рихтенгден, – сейчас в обстановке строжайшей секретности достраиваются две специальных взлетных полосы. Одна находится здесь, в тридцати километрах от фронта и предназначена для боевого вылета «Кометы», а вторая расположена под Смоленском – для тренировочных полетов. У вас будет возможность совершить несколько дневных и ночных вылетов для адаптации к новой машине и получения навыков стрельбы неуправляемыми ракетами по воздушным целям.
* * *
К концу первой декады ноября в наркомат внутренних дел начали поступать первые, пока небольшие, партии гранатометов. Берия в категоричной форме настоял на том, чтобы войсковые испытания нового оружия проходили под эгидой НКВД.
Смысл этого решения был вполне понятен. Пока гранатометов мало, коренным образом изменить обстановку на фронте они не в состоянии, а вот попасть в руки противника как раз могут очень даже легко. Поэтому пусть уж лучше новое противотанковое оружие сосредоточится в руках специально подготовленных бойцов НКВД, для которых сохранение новинки в тайне будет не менее, а, возможно, и более важной целью, чем уничтожение конкретного танка противника.
Каждый из первых пяти сотен гранатометов оснащался специальным зарядом, служившим для его уничтожения в случае возникновения угрозы попадания нового оружия к противнику, а командирам и бойцам противотанковых гранатометных рот строжайше вменялось в обязанность не допустить его захвата врагом.
Помимо ночных разведывательных полетов, на меня теперь свалилась еще и головная боль по организации обучения бойцов этих новых подразделений стрельбе из гранатометов.
Однако заниматься этим лично я не стал. Лена и Игнатов на испытаниях продемонстрировали отличное владение новым средством поражения бронетехники противника, и теперь именно их я и назначил руководить учебным процессом, а сам лишь контролировал результаты и работал над организационной структурой новых тактических единиц.
По моему замыслу, гранатометные роты должны были обладать высокой мобильностью и иметь возможность постоянно перемещаться вдоль фронта, укрепляя наиболее уязвимые направления и противодействуя прорывам танков противника.
Каждая рота состояла из трех гранатометных взводов, взвода ПВО, и взвода управления. Роте по штату полагались семь грузовиков и два бронеавтомобиля. Очень жирно по текущим меркам, но войска НКВД могли себе позволить несколько больше, чем обычные стрелковые части. Собственно гранатометов на роту полагалось двадцать семь штук с боекомплектом по десять гранат на ствол – семь кумулятивных и три осколочных.
Первые номера расчетов вооружались наганами, а вторые и третьи – автоматическими винтовками Токарева АВТ-40, что в какой-то степени компенсировало отсутствие у отдельной гранатометной роты собственного пехотного прикрытия.
Сроки обучения были предельно сжаты. Дела у Западного фронта под Москвой складывались откровенно кисло, и я опасался, что очень скоро специальные противотанковые роты НКВД окажутся в окопах на ближних подступах к столице. Как оказалось, я даже сам не представлял, насколько был прав.
* * *
Аэродром нам пришлось сменить – к старой площадке фронт придвинулся слишком близко, и помимо регулярных налетов вражеской авиации это грозило вскоре обернуться еще и ударами тяжелых гаубиц противника.
Пе-2 взлетел с заснеженной полосы и лег на курс в сторону еще державшейся Тулы. Облет линии фронта мы в этот раз решили начать с южного фланга, как и в первый раз, когда Можайская линия обороны еще только готовилась к отражению ударов противника.
Сейчас линия фронта уже настолько сместилась к Москве, что маршрут полета сильно сократился. Дмитров, Крюково, Наро-Фоминск и Кашира оказались в руках врага. Немецкие танкисты рассматривали советскую столицу в бинокли, а тяжелая артиллерия забрасывала городские окраины снарядами.
И все же это были уже совсем не те танковые дивизии, которые рванулись к Москве в начале ноября. Во многих из них не насчитывалось и четверти начального состава боевых машин. Противники перемалывали друг друга в течение нескольких недель, и хрупкое равновесие на фронте смещалось то в одну, то в другую сторону.
И у Сталина, и у Гитлера имелись резервы. Собранные со всей страны советские стрелковые дивизии и танковые бригады начали смещаться на юг и на север от Москвы, формируя в районе Калинина и Тулы два мощных ударных кулака. Пока это движение было каким-то неуверенным – Западный фронт генерала Жукова трещал и прогибался, с трудом балансируя на грани коллапса и попадания в новый впечатляющий котел.
Глядя на это шаткое положение, маршал Шапошников уводил резервы на фланги с большой оглядкой. Сталин бесстрастно наблюдал за жаркими спорами начальника генштаба и командующего Западным фронтом, но почти не вмешивался. Шапошникову вождь доверял, но и Жукова знал, как талантливого полководца. Колебался фронт, колебалась и Ставка. Сейчас очень многое зависело от того решатся ли немцы поставить все на одну карту и бросить в бой последнюю мощную ударную силу, припрятанную в рукаве – танковую группу генерала Роммеля.
Наши полеты превратились в рутину. Да, опасную. Да, чрезвычайно полезную, но уже многократно отработанную и не предвещавшую никаких сюрпризов. Способы уклонения от встреч с немецкими ночными истребителями мы довели практически до совершенства, и старший лейтенант Калина безупречно выполнял необходимые маневры.
Два сбитых нами на прошлой неделе «дорнье» отбили у немцев охоту соваться к нам поодиночке, а когда они собирались в группы, мы предпочитали отойти вглубь своей территории и появиться вновь уже на другом участке фронта.
Вот только в этот раз что-то в тактике немцев изменилось. Я уже привык к присутствию в ночном небе над линией фронта десятков немецких самолетов. В основном это были «юнкерсы» Ju-88 и «штуки», барражировавшие в своем неглубоком тылу в ожидании открытия огня русскими гаубицами и батареями реактивной артиллерии. Кроме бомбардировщиков в воздухе находились и прикрывавшие их ночные истребители.
У немцев, как и у советской стороны, число летчиков, способных уверенно летать ночью, было сильно ограничено. Они считались элитой, ведь ночные полеты требовали специфического опыта, и, пожалуй, даже таланта. Слишком трудно ориентироваться в непроглядной темноте, зачастую определяя свое местоположение только по карте и приборам. Что уж говорить о необходимости вести в таких условиях бой? Поэтому массовых ночных сражений в воздухе не происходило, хотя отдельные стычки все же случались, и охраной своих бомбардировщиков немцы не пренебрегали.
