— Ты наконец вошел в новую эру.
Глядя на полку со справочниками, Нат посерьезнел. Идентифицировав юмор высказывания, ответил тем преувеличенно глубокомысленным тоном, который приберегал для шуток:
— Мне помог мой уполномоченный.
— Выкладывай свою новость. Война окончилась? У меня мало времени.
Натаниель сел в кресло напротив — показалось низко. Взгромоздился на подлокотник, потом встал, переложил на столе книги. Выглянул через щелку в грязно-коричневых шторах светомаскировки на улицу.
— Я решил идти во флот.
— Ты?!
Кивнул, все так же глядя в окно.
— Если меня возьмут, вот в чем беда. Летать я не умею, да и в пехоте толку от меня никакого.
— Болван! Кто тебя призывает, кто?
— Официально — никто.
— Я думал, ты пацифист.
— Так и есть.
— Честный, значит.
— Не знаю. Правда, не знаю. Можно думать и так, и этак, — но, в конце концов, ответственность, знаешь ли, слишком тяжелый груз для одного человека. Я должен идти.
— Ты уже решил?
— Мэри со мной согласна.
— Мэри Лоуэлл? Она-то тут при чем?
— Это и есть моя новость.
Забыв про книгу в руках, Натаниель повернулся. Подошел к камину, взглянул на кресло, вспомнил о книге, положил на стол. Взял стул, подвинул к себе и примостился на краешке.
— Помнишь, что я говорил вчера вечером после спектакля? Помнишь? Что наши жизни, должно быть, тянутся вспять к корням времени и повторяются в истории, как кадры в ролике?
— И я сказал, что, наверное, ты когда-то был Клеопатрой.
Нат всерьез задумался.
— Нет. Вряд ли. Я таким знаменитым не был.
— Ну, тогда Генрихом Восьмым. Это и есть твоя новость?
— Все время натыкаешься на ключи. Это… вспышки откровения… это дано. И когда… — Руки поплыли от плеча в сторону, словно почуяли, как голова увеличивается в объеме. — И когда встречаешь какого-нибудь человека, сразу чувствуешь, что в том потаенном прошлом ты был с ним связан. Как ты думаешь? Вот ты и я, например? Помнишь?
— Привык же ты болтать всякий вздор.
Натаниель кивнул.
— И все-таки. Все-таки мы связаны друг с другом и любим одно и то же. А когда ты познакомил меня с Мэри… помнишь? Видишь ли, мы, все трое, всегда делаем одно и то же. А потом была вспышка… словно удар, знание и уверенность: «Я уже знал тебя».
— О чем ты болтаешь, Господи Боже!
— Она тоже почувствовала. Она сама сказала. Она такая… такая, знаешь ли, мудрая! А теперь мы оба в этом уверены. Это, конечно, начертано в звездах, но здесь, Крис, под ними, мы должны быть благодарны тебе за то, что ты нас познакомил.
— Тебя, с Мэри Лоуэлл?
— Конечно, все это непросто, и мы медитировали и вместе, и порознь…
Комнату заливала неправдоподобность. И потому казалось, что голова Ната становится то больше, то меньше.
— А я был бы ужасно рад, Крис, если бы ты был шафером у нас на свадьбе.
— Вы собираетесь пожениться! Вы с…
— Вот это и есть моя приятная новость.
— Это невозможно!
Он услышал, как гневно прозвучал его голос, и увидел, что встает. Нат смотрел мимо, в огонь.
— Я понимаю, это неожиданно, но мы медитировали. И видишь ли, я ведь иду во флот. А она такая славная, такая храбрая. И тебя, Крис, наверняка, жизнь тоже приведет к такому решению.
Он стоял неподвижно, глядя вниз на взъерошенные черные волосы, всего на расстоянии локтя. Он чувствовал, что понимает — смутно, ясней и ясней невыразимую силу и решения Ната, и всего происходящего. Здесь не он жрет, его жрут. И вместе с этим ощущением, обдавшим жаром лицо, поднималась в нем мощь разрушителя. В памяти, как моментальные снимки из оброненной пачки, замелькала Мэри — Мэри в лодке аккуратно расправляет юбку; Мэри идет в церковь, от Мэри разит церковью; и даже от пола под ее ногами и от вмятины на сиденье на месте маленькой задницы несет высокомерием; Мэри сопротивляется — колени сомкнуты над спасаемой девственностью, — одергивая юбку одной рукой, отбиваясь другой, и только голос — единственная защита полуобнаженной груди…
— Я буду кричать!
Нат поднял глаза, рот открыт.
— На этот раз я не сваляю дурака, поверь. Не беспокойся.
Фотоснимки исчезли.
— Нат, я… я не знаю, что говорю… это из какой-то пьесы.
Нат развел руками и неуверенно улыбнулся:
— Со звездами не спорят.
— Особенно, если они говорят то, что тебе хочется.
Нат задумался. Он слегка покраснел и серьезно кивнул:
— Это-то и опасно.
— Будь поосторожней, Нат, ради Христа.
Но, ничего не зная, ничего не понимая, — как он мог быть поосторожней? И держаться подальше от меня? Вместе с нею держаться подальше от залитого светом круга посредине моей тьмы?
— Когда меня здесь не будет, ты ведь присмотришь за ней, Крис?
Что-то есть в этих звездах. Или был просто нелепый порыв, который вопреки моей воле вырвал эти слова?
— Только будь поосторожней. Со мной.
— Крис!
Потому что я люблю тебя, болван ты этакий, и ненавижу тебя. А теперь я тебя ненавижу.
— Ладно, Нат, забудь.
— Тут что-то не так.
Порыв иссяк, растоптан, отброшен.
— Я тоже иду во флот.
— А театр?
Сломлен ненавистью и расчетом.
— И у меня есть высокие чувства.
— Дорогой мой! — Нат стоял и сиял. — Может, нам удастся попасть на один корабль.
Мрачно, предчувствуя избранный путь:
— Я уверен, что так и будет. Так говорят звезды.
Нат кивнул.
— Мы люди одной стихии. Наш знак вода.
— Воды. Воды.
Одежда стянула его в мокрый узел. Он выволок себя на солнце. Он лежал, чувствуя, что распластан, как водоросли. Он поднял руки, взялся за застежки куртки, а перед глазами вертелись и плавали, как рассыпанная колода, моментальные фотографии. Он расстегнул застежки и сорвал с себя куртку и все остальное. Оставшись в одних трусах и нательной рубахе, он полз по скале ярды и ярды к выбоине с водой. Прополз по всему Проспекту и лег возле Гнома.
— Если я не безумен, от одежды валит пар. Это пот.
Он прислонился к Гному спиной.
— Не теряй головы.
