Надежно…
Она уперлась локтем и ладошкой ему в грудь. Он был намного сильнее, но не ожидал этого движения, объятие на мгновение ослабло, Леля вывернулась, отскочила, больно стукнувшись бедром о массивный стол, про который она гадала — дубовый? кипарисовый?
Тепло? Спокойно?
Засевшая под ключицами ледяная игла звенела: почему, почему ты мне ничего не сказал? Или Дим? Ведь он… знал?
Видимо, она сказала это вслух, потому что он ответил — медленно, с явной неохотой:
— Дим знал.
— Конечно! Дим — знал! Тебе ведь надо было кому-то поручить дела! Кому же, кроме Дима? Старого верного друга! Которому можно доверять, да? А мне?!
— Так было лучше.
— Лучше?! Я… — Нет, она не стала говорить «я чуть не умерла»: отчаяние, таблетки — все это было уже в прошлом, сегодня она другая. И можно бы сейчас развернуться и уйти. Все уже ясно. Но некоторые вопросы остались. — Кто еще знал? Шухов? Юристы? Эта твоя… Ульянкина подружка, да? Которая всему свету рассказывает, что она от тебя ребеночка ждет!
— Да бред это. — К нему вернулась утраченная было уверенность, словно он из топкой склизкой грязи переступил на тропинку. Тоже не асфальт, но нога стоит твердо. — Бред какой-то то, что она там несет. Ты из-за этого, что ли, сердишься?
Сердишься? Леля задохнулась от бешенства. Нет, не Леля — Алекс. Вместо жалобного «мне было так плохо без тебя» в ней ослепительно пылал гнев. Сердишься! Так мило, так обыкновенно. Словно он в грязных ботинках по вымытому полу прошел. Это «сердишься» возмутило ее куда сильнее, чем телевизионные откровения Мии. Но объяснить такое было совершенно невозможно. Если он сказал «сердишься», значит, не понимает. И никакие объяснения ничего не изменят. Не дойдет.
— Я не сержусь, — сухо возразила она.
Он усмехнулся:
— Вот и отлично. А то ведь у меня, знаешь, тоже есть основания… сердиться. Скажешь, нет? Ты без меня вполне неплохо развлекалась.
— Развлекалась… — повторила она, опешив. Это он про Алика? И почему ей — не стыдно? Потому что, если тонешь, не имеет значения, за чью руку хвататься. И, если падаешь бездыханно посреди улицы, какая разница, насколько грязен бомж, который сделает тебе искусственное дыхание? Кажется, в Таиланде король, свалившись в реку, может и утонуть, потому что спасать его — нельзя! Нельзя прикасаться к священному телу! Но она-то, к счастью, не король Таиланда! И Алик, пусть и гаденыш тот еще оказался, помог ей… выжить. Просто выжить. Вспомнить, как дышать. Развлекалась, да.
Он, хмыкнув, еще и уточнил:
— Ну не скучала уж точно.
И Леля вдруг с ошеломляющей ясностью не столько поняла, сколько увидела, что это — правда. Не тогда, когда был Алик, — он остро, почти болезненно напоминал ей Леньку, и она страстно выискивала эти черты сходства… Но вот после… Сейчас…
— Да. Я без тебя не скучала.
— Ну вот видишь.
— И теперь ты надумал… вернуться?
Он замялся — на мгновение, не больше:
— Ну… не совсем.
И именно сейчас ей все стало ясно. Да, вопросы еще оставались. Но — зачем? Зачем вопросы, если ей не нужны его ответы. Неинтересно.
— Уходи, — сухо сказала она.
— Лель, ты чего? Брось! Это же я! — Он попытался снова притянуть ее к себе, обнять, прижать — но она была настороже, увернулась.
И улыбнулась. Спокойно, даже дружелюбно. Совершенно равнодушно.
— Ты утонул. Иди теперь доказывай, что это ты.
— Лель, ты спятила?
Она усмехнулась:
— Что это меняет? Можешь меня в психушку засунуть. Если получится. Ты кто вообще?
— Лель, ну что ты, ей-богу, как маленькая. Ты же все понимаешь… Всегда понимала.
— Это раньше я как маленькая была, делала то, что велят. Все понимала, как та умная Маша из анекдота. А сейчас надоело. И расклад таков: тебя нет. Хочешь вернуться? Доказывай, что ты — это ты. Вряд ли это так уж сложно. Журналюги будут в восторге: триумфальное возвращение исчезнувшего питерского магната!
— Да ты что?! Это опасно! Если станет ясно, что я всех… провел… Ты не представляешь, что это за люди!
— Вполне представляю. Эти… — Леля презрительно сморщилась, — господа меня чуть не убили, — она хотела добавить, что они угрожали Ульяне и Платону, но такое было слишком страшно даже вспоминать.
— Однако сейчас-то тебе ничто не угрожает. А мне… нельзя… Ты не понимаешь! Если… нет, я не могу… Компанию на клочки разорвут!
— Компаанию? — Нет, она не стала говорить про свое разорванное на клочки сердце. — Знаешь, мне что-то скучно с тобой. Пойду я. Счастливо оставаться!
Он прищурился:
— Тебе что, так понравилось быть вдовой? Свободная, богатая… Вот она какая, вся твоя любовь, три копейки в базарный день.
Она сама удивилась, но оскорбление оставило ее совершенно равнодушной. Оскорбление как водка, вспомнилось вдруг, действует только когда принято. А ей — все равно. Или нет. Не все равно — смешно. Про цену любви — это было особенно хорошо. Он ведь, похоже, и в самом деле так думает. Господи, куда же она смотрела столько лет?! Не мог же Ленька так разительно перемениться? Или мог? Она-то изменилась. В общем, как бы там ни было, этот, сегодняшний, ей новой и впрямь неинтересен.
Обернувшись, она улыбнулась через плечо:
— И не ходи за мной. Для своего же блага. Иначе полицию позову.
И пошла к выходу — легко, словно ей все еще было восемнадцать лет.
* * *
Олег Рой — культовый современный писатель, продюсер и сценарист. Его книги читают по всему миру. Секрет успеха автора — в динамичных сюжетах, полных неожиданных поворотов, в глубоком психологизме и внимании к человеческой личности.
