23 июля 2012 года такую тетрадь нашли в канцелярии Медицинского кампуса имени семейства Аншутц при Университете штата Колорадо
[476]. Она была засунута в большой конверт вместе с пачкой обугленных 20-долларовых купюр. Открывать эту тетрадь было особенно страшно. Она была исписана патологическими измышлениями Джеймса Холмса, бывшего аспиранта-нейрофизиолога, который за три дня до этого совершил одно из самых страшных массовых убийств в американской истории в кинотеатре в колорадском городе Аврора. Холмс не передал тетрадь своим научным руководителям в университете, а послал ее вместе с обгоревшими деньгами по почте своему бывшему психиатру перед тем, как совершить преступление. И в этой тетради Холмс фиксировал не ход своих научных исследований, а свои соображения по поводу массовых убийств, от социопатических рассуждений до планов места преступления с пометками
[477]. Это был отчет о пути гораздо более мучительном, чем любая череда провальных экспериментов любого, самого неудачливого ученого, – а его кульминацией стала трагедия десятков невинных людей.
Практически на каждой странице тетради Холмса можно найти свидетельства того, каким нигилистическим и деструктивным было его мировоззрение, однако, в отличие от «техасского снайпера» Чарльза Уитмена, о препарате мозга которого мы узнали из главы 7, Холмс уже пришел к выводу, что во всех его горестях виноват именно мозг. Он много раз повторял, что его мозг и разум «неисправны». Под заголовком «Самодиагностика сломанного сознания» Холмс привел список из 13 психических болезней – от дисфорической мании до синдрома беспокойных ног. Далее он раскрыл тему «ментальной поломки»:
Я пытался все исправить. Я сделал это своей главной целью, но применять поломанный инструмент для его же починки оказалось неподъемной задачей. Мне казалось, что нейрофизиология поможет мне, но к успеху это не привело. Чтобы реабилитировать сломанный разум, нужно выпотрошить душу. Я не мог принести душу в жертву ради того, чтобы получить «нормальный» разум. Несмотря на свои биологические дефекты, я бился и бился без конца. Я постоянно защищался от своей предопределенной участи и от склонности ошибаться, свойственной человеку.
Хотя тирады Холмса были во многом бессмысленны, в них все же прослеживалась основная тема: он считал себя крайне и неисправимо ущербным и душевно, и физически. После ареста Холмс все время возвращался к теме сломанного мозга во время встреч с психиатром, которого назначил ему суд. На самом суде Холмс говорил, что сломанный мозг не давал ему нормально взаимодействовать с людьми, отчего он возненавидел все человечество
[478]. Холмс вовсе не отказывался лечиться от психических расстройств, охотно признавал их у себя и говорил о них с врачами. Холмс обращался к психологам и психиатрам с подросткового возраста и всего за несколько недель до преступления посещал терапевта в Университете штата Колорадо
[479]. Кроме того, он принимал различные препараты, в том числе бензодиазепины – известное средство от тревожности – и селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, которые часто прописывают как антидепрессанты. Холмс был уверен, что его дефекты «биологические», и даже нейрофизиологию решил изучать отчасти для того, чтобы работать с ними. Однако сознавать, что у него «болезнь мозга», было для Холмса куда мучительнее, чем, к примеру, знать, что у него какое-то респираторное заболевание или даже рак. По всей видимости, ни вины, ни ответственности за свое состояние он не ощущал, но чувствовать свою физическую неполноценность, вероятно, ему было еще тяжелее.
Кроме всего прочего, Джеймс Холмс далеко не единственный, кому пришлось страдать от стигмы «сломанного мозга». Если нам хочется познакомиться с более сбалансированной точкой зрения, чем у Холмса, стоит обратиться к Джеку Брагену, которому в 18 лет поставили диагноз «шизофрения», а сейчас он время от времени публикует статьи о душевных болезнях в местной газете в Беркли
[480]. Браген пишет, как модель «сломанного мозга» применительно к душевным болезням мешает больным принять свое состояние и согласиться на лечение: «Чтобы принимать лекарства, не обязательно соглашаться, что у тебя ущербный мозг, но если не признавать неврологические дефекты, исчезает сама причина принимать лекарства»
[481]. Признать, что у тебя какой-то мозговой дефект, – шаг очень трудный и, по опыту Брагена, «требует не только умения безусловно принимать самого себя, но еще и смелости и чувства собственного достоинства». Стигматизация самого себя – важный вопрос для многих людей, страдающих психическими расстройствами
[482]. Психиатрические больные, которые считают, что неврологическая судьба беспощадна к ним и с этим ничего не поделаешь, зачастую опускают руки и в итоге не делают всего возможного, чтобы улучшить свое положение. Таковы трудности перевода с языка личной ответственности и силы воли на язык биологических причин и нейрофизиологии.
Хотя наука все увереннее отождествляет душевные болезни с заболеваниями мозга, имеющими биологическую основу, это, похоже, не помогает поколебать принятую в обществе стигматизацию психиатрических больных. Масштабный международный анализ перемен в отношении к душевным болезням в Европе и Америке с 1989 по 2009 год выявил, что современное общество осведомлено о неврологических причинах депрессии и шизофрении значительно лучше, однако к больным с такими диагнозами относится по-прежнему настороженно
[483]. На эти результаты повлияли факторы, неочевидно противоречащие друг другу. Психолог Патрик Корриган, один из авторов исследования, считает, что биологические объяснения душевых болезней, вероятно, заставляют общество не так охотно признавать, что оно с предубеждением относится к душевнобольным. Корриган и его коллега Эми Уотсон предполагают, что «те, кто знает, что психическое расстройство – это биологически обусловленный недуг и пациент заболел помимо собственной воли, с меньшей вероятностью признаются, что сторонятся душевнобольных»
[484]. Тем не менее, авторы подчеркивают, что «биологические объяснения опасны тем, что намекают, будто душевнобольные фундаментально отличаются от здоровых или в меньшей степени достойны считаться людьми». При таких обстоятельствах общество склонно считать, что душевнобольные потенциально опасны или не отвечают за себя. Это лишь обостряет стремление держаться подальше от психиатрических больных или всячески контролировать их и законодательно регламентировать их жизнь.
