– Вы посмотрели запись нейрохирургической операции, которую перенесли, – объяснил он. – Ваш мозг извлекли при помощи самых передовых на тот момент методов и инструментов. Его заморозили, и последние 54 года он благополучно пролежал в жидком азоте, но теперь мы знаем, как оживлять замороженный мозг. Сохраненный мозг мы научились подсоединять к биоэлектронным нейроинтерфейсам ввода-вывода, симулирующим восприятие реальности. Сегодня мы включили ваш симулятор. Поздравляю с возвращением к жизни.
Теперь я уже не сомневался, что еще сплю, и попробовал ущипнуть себя со всей силы. Но все мои старания не привели ни к чему, кроме нейтрального ощущения легкого безобидного нажатия на кожу. Я сам не знал, чего мне не хватает – физической силы или способности осязать. Что бы еще сделать? Я попытался прикусить язык. И снова совсем не больно, как будто жуешь большую жевательную резинку – и все.
– Реакцию боли подавили, – сообщил мой собеседник, снова вторгаясь в мой поток сознания. – Иначе свободные нервные окончания причиняли бы вам нескончаемые мучения. Восприятие боли вам больше и не нужно: поскольку ваше тело – симуляция, болезни и травмы вам не грозят.
Итак, доктор по-прежнему городил свою чушь, и это меня одновременно и забавляло, и озадачивало. Надо было как-то разгадать эту загадку, и я решил положиться на грубую силу. Сбросил одеяло, которым был накрыт, и кинулся к двери. Ощущения были какие-то нереальные, будто я не бежал, а плыл по воздуху. Но когда я ударил плечом в белую дверь и попытался нажать ручку, препятствие на ощупь оказалось самое настоящее. Питерс не попытался меня остановить, будто ему было безразлично, что я тщетно пытаюсь сбежать.
– Симулированное окружение не позволит вам покинуть комнату, но вы можете выбрать другие варианты окружения и получить доступ к другим возможностям симулятора, если воспользуетесь вот этим.
Он извлек из-под халата маленький планшет и положил на тумбочку. После чего исчез.
* * *
Я был словно узник в одиночной камере – то впадал в ярость, то думал, что сошел с ума. В отсутствие смены дня и ночи я мог отсчитывать время только по этим переходам. Но и они были притуплены той эмоциональной ущербностью, которую я обнаружил у себя, едва очнувшись в этой комнатушке. Я часто засыпал, хотя не мог оценить, надолго ли. Еще я часто думал о жене и о том, как ее найти. Все это время слова Уинстона Черчилля на плакате передо мной вдохновляли меня сопротивляться мысли, что россказни Питерса, возможно, чистая правда: «Никогда не сдавайтесь». Но бывали у меня и моменты слабости, когда альтернативная реальность, в которой я обитал, манила смириться с ней.
И вот в один из таких моментов я впервые взял с тумбочки планшет, который оставил мне доктор. В отличие от компьютеров, к которым я привык, у этого устройства была только одна кнопка. Я нажал ее, и рядом тут же появилась фигура доктора Питерса.
– Чем бы вы хотели заняться? – спросил он.
– Я хочу увидеть свою жену, – тут же ответил я.
Комната растаяла, все пространство передо мной заполнилось коллажем из фотографий Наоми. Я узнал портрет, который она повесила на своем профессиональном сайте, снимки из ее старых альбомов. Были здесь и фото с нашей свадьбы. Но попадались снимки, которых я раньше не видел, и на них у Наоми было больше морщин, и вообще она казалась постаревшей по сравнению с тем, какой она была в ту ночь, когда мы поехали в больницу. На некоторых она была и вовсе старушкой – такой она выглядела бы далеко за 80. Только глаза остались прежними – а еще подтянутый профессиональный облик. Но никаких несоответствий и размытых участков, которые выдают отредактированные фотографии, я не заметил. Эти снимки были подлинные – а если подделка, то мастерская.
– Где она сейчас? – спросил я доктора Питерса, который молча маячил где-то на периферии поля зрения.
– Она скончалась восемь лет назад, – сообщил он мне.
Коллаж растаял и превратился в слова, и когда я в них вчитался, то понял, что передо мной некролог Наоми. Текст появлялся и исчезал сам собой, когда я его прочитывал, и поначалу это был рассказ о жизни, которую я знал не хуже собственной. Но вскоре речь зашла о событиях, которых я не застал. Оказалось, что Наоми стала руководителем научно-исследовательских работ в некоммерческой организации, где работала. Написала книгу. Ее первый муж умер от рака желудка, через девять лет она снова вышла замуж, но снова овдовела в 2053 году.
В глубине души я все-таки был склонен поверить рассказам доктора, и эта часть меня, соответственно, была готова смириться с этой новостью – что я больше никогда не увижусь с женой. Казалось бы, это должен был быть один из самых мучительных моментов в моей жизни, но я воспринял его на удивление безразлично. Сердце не заколотилось, дыхание не участилось. Ни комка в горле, ни слез в глазах. В напряженные минуты я всегда был склонен к потливости, но сейчас кожа осталась такой же сухой, как и глаза. Со мной не произошло ровным счетом ничего – разве что покалывание в руках и ногах слегка усилилось. Собственная безмятежность встревожила меня точно так же, как и само известие о кончине Наоми.
Я решил сменить тему и снова обратился к Питерсу:
– Покажите мне, пожалуйста, где я нахожусь сейчас.
Некролог моей жены исчез, мы очутились в большом зале, заставленном черными, как сажа, столами. Было сыро, в воздухе витал острый запах – что-то вроде созревающего сыра. На столах ровными рядами выстроилось множество прозрачных цилиндрических аквариумов сантиметров по 30 диаметром и высотой, разгороженные стенками. Я различил очертания человеческих мозгов, которые тихонько колыхались, будто мягкие розовые кораллы, в преломляющей свет жидкости в сосудах. Эти аквариумы были соединены пластиковыми трубочками с чем-то вроде маленьких холодильников на полу под столами. Кроме того, пучки трубок и волокон исходили из самих мозгов и вели к разъемам в стенках, а с обратной стороны стенок эти разъемы, в свою очередь, соединялись со штабелями оборудования, которое гудело и пульсировало на стеллажах, установленных над аквариумами. Все было опутано проводами, они змеились вокруг машин и толстыми фестонами свисали с подвесных полок, которые тянулись под потолком через всю комнату.
– Вот этот мозг – вы, – сказал доктор Питерс, когда мы подошли к сосуду с этикеткой «2017–13».
Орган, хранившийся в аквариуме номер 2017–13, насколько я мог судить, на вид был ничем не примечателен. Просто один из тысяч таких же образчиков в этой лаборатории, каждый из которых когда-то был частью целого человека со своими неповторимыми житейскими коллизиями, историями и невзгодами. Глядя на контуры, которые будто выпячивались на меня, искаженные кривым стеклом сосуда, я невольно подумал о сырых сосисках, свернутых в большой неопрятный узел. Вблизи мне было видно волокнистую сеть лиловатых сосудиков, покрывавших всю поверхность мозга, будто темная плесень. Тонкие провода, соединявшие мозг с интерфейсом, вылезали из глубин мозговой ткани, будто черви-паразиты. Где же все мои интересы, страсти, надежды и таланты? Неужели все это сосредоточено в этой банке? Даже в нынешнем состоянии, когда все эмоции были притуплены, мне было отвратительно думать, что вся моя сущность сведена к этому комку умирающих тканей.
