Император открыл глаза и посмотрел на Фанокла. Слеза ползла по его щеке прямо над нетронутой рыбой.
— …моя первая форель. — Он схватил чашу, пролив несколько капель на пол, и протянул ее Фаноклу. Император овладел собой и тихо засмеялся. — Но как же мне наградить тебя?
— Цезарь! — Фанокл поперхнулся и с трудом выдавил из себя: — Моя взрывчатка…
— О пароходе я не говорю. Забавная штука, но очень уж дорогая. Признаюсь, что экспериментатор во мне с интересом следил за его чудовищной работой, но одного раза вполне достаточно. Пароходов больше не надо.
— Но Цезарь!
— И потом, без ветра ты заблудишься в море.
— Я могу изобрести прибор, который постоянно указывает одно направление.
— Разумеется, изобрети его. Может быть, ты изобретешь подвижную стрелку, которая постоянно указывает на Рим.
— Нет, только на север.
— Но пароходов больше не надо.
— Я…
Император взмахнул рукой.
— Такова наша императорская воля, Фанокл.
— Я повинуюсь.
— Слишком уж они опасны.
— Как знать, Цезарь, может, придет день, когда люди перестанут считать себя рабами, а значит, обретут свободу…
Император покачал головой.
— В твоей работе ты имеешь дело с идеальными элементами, и отсюда твой политический идеализм. Рабы будут всегда, хотя называть их, возможно, будут иначе. Что такое рабство, как не подчинение слабого сильным? Не в твоей воле упразднить неравенство. Ведь не настолько же ты глуп, чтобы верить, что все мы рождаемся равными? — Неожиданно лицо его приняло серьезное выражение. — А что касается твоей взрывчатки, то сегодня она спасла меня и, следовательно, покой империи. Но она же лишила империю безжалостного правителя, который умертвил бы полдюжины людей, но справедливо правил сотней миллионов. Так что мир проиграл. Нет, Фанокл, пусть уж Юпитер сам неисповедимо правит своими громами и молниями.
— Но это же мои величайшие изобретения!
Первая форель, к которой Император так и не притронулся, исчезла с его блюда. Появилась другая, и он снова окунул свое лицо в сладковатый пар.
— Скороварка. Я непременно вознагражу тебя за нее.
— Тогда как же, Цезарь, ты наградишь меня за вот это?
— За что?
— За мое третье изобретение, которое я хранил про запас…
Фанокл медленным театральным жестом опустил руку к поясу. Император с интересом следил за ним.
— Это как-то связано с громом?
— Только с тишиной.
Император нахмурился. Он держал по листу бумаги в обеих руках и переводил взгляд с одного на другой.
— Стихотворения? Так, значит, ты поэт?
— Нет, их сочинил Мамиллий.
— Я мог бы догадаться. Софокл, Каркид — ничего не скажешь, хорошо начитанный юноша!
— Это прославит его. Прочитай другое стихотворение, Цезарь. Оно точная копия первого. Я изобрел способ размножения книг. Я назову его печатанием.
— Но ведь это… это еще одна скороварка!
— За один день взрослый мужчина с подмастерьем смогут сделать тысячу экземпляров книг.
Император оторвал взгляд от бумаг.
— Так мы сможем выпустить сто тысяч экземпляров Гомера!
— Миллион, если захотим.
— Прекратятся стенания поэтов, у которых нет слушателей…
— И денег. Никаких рабов-переписчиков. Поэты, Цезарь, начнут продавать свои стихи мешками, как овощи. Последняя судомойка утешится величием нашей афинской драмы.
В волнении Император сел.
— Подумать только, своя публичная библиотека в каждом городе!
— И в каждом доме.
— Десять тысяч экземпляров любовной лирики Катулла…
— Сто тысяч книг Мамиллия…
— Гесиод придет в каждый сельский дом…
— На каждой улице будет свой писатель…
— Горы исчерпывающих данных и лавина информации по любому предмету…
— Знание и образование в массы…
Император снова лег.
— Постой. А нам хватит гениев? Часто ли рождаются Горации?
— Пустое, Цезарь. Природа изобильна.
— Ну а если мы все начнем писать книги?
— Почему бы и нет? Интересные биографии…
Император напряженно всматривался в запредельное — он смотрел в будущее.
— «Дневник провинциального губернатора», «Как я строил стену Адриана», «Моя жизнь в обществе. Сочинение многоопытной дамы».
— А ученые труды?
— «Пятьдесят интерполированных поправок к Морскому регистру», «Метрические инновации в мимиямбах Геронда», «Сублимированный символизм первой книги Евклида», «Пролегомены к исследованию остаточных тривиумов».
В глазах Императора мелькнул ужас.
— История — «По следам Фукидида», «Воспоминания бабушки Нерона».
Фанокл сел и радостно захлопал в ладоши.
— Не забудь отчеты и проблемные записки, Цезарь!
Ужас в глазах Императора рос.
— Военные, страноведческие, санитарные, евгенические — все придется читать! Политические, экономические, пастушеские, огороднические, приватные, статистические, медицинские…
Император, шатаясь, поднялся на ноги. Он воздел руки к небу, закрыл глаза, лицо его исказила гримаса отчаяния.
— Почему кастрат не поет?!
Голос зазвучал уверенно и бесстрастно.
Император открыл глаза. Быстрым шагом он подошел к одной из колонн и, постепенно приходя в себя, принялся похлопывать ладонью по камню. Потом поднял голову и долго смотрел на мерцающее созвездие, висевшее в хрустальных сферах. Мало-помалу он успокоился, хотя все еще изредка вздрагивал. Наконец он повернулся и внимательно посмотрел на Фанокла.
— Итак, мы говорили о твоей награде.
— Я во власти Цезаря.
Император приблизился к Фаноклу и спросил дрогнувшим голосом:
— Ты хотел бы стать послом?
— Даже в самых смелых снах я никогда…
— Тогда у тебя будет предостаточно времени, чтобы изобрести прибор, указывающий на север. Кстати, взрывчатку и машину для печатания можешь взять с собой. Я тебя сделаю чрезвычайным и полномочным послом. — И, помолчав, добавил: — Фанокл, друг мой, я хочу, чтобы ты поехал в Китай.
