Взгляд ее проникал за стекло и, казалось, уносился куда-то в другие миры, далеко-далеко от усадьбы и сидящих на террасе людей, взоры которых были сейчас прикованы к Екатерине и ее нежному одухотворенному лицу. Макаров внезапно поймал себя на мысли, что пытается понять, о чем сейчас думает эта женщина. Вспоминает первую любовь? Волнуется из-за чего-то важного? Мечтает о несбыточном? Даже звон вилок постепенно стих. Собравшиеся перестали жевать и как завороженные смотрели на актрису, не в силах оторвать от нее глаз.
Наконец она легонько вздохнула, повернулась к собравшимся и мимолетно улыбнулась:
– Двести шестьдесят восемь.
Три десятка глаз с недоумением уставились на нее. Актриса снова улыбнулась, теперь уже широко, открыто.
– Вы наверняка хотите узнать, о чем таком трагическом я думала, пока держала паузу. А я считала про себя. Досчитала до двухсот шестидесяти восьми. Этому нехитрому трюку меня научил мой театральный педагог Юрий Мефодьевич Соломин. Я как-то спросила, о чем нужно думать для того, чтобы во время паузы удерживать внимание зрителя? И он ответил: «Просто считай». Вот об этом, а также о других маленьких актерских секретах и пойдет речь на нашем выездном ретрите. Я уверена, что будет интересно всем, даже сомневающимся, – она лукаво посмотрела на Макарова, и тот, неожиданно для самого себя, покраснел.
– А сейчас я уступаю сцену следующему нашему гостю. Ну, кто рискнет?
Первым вызвался «китаист» Илья, разыгравший смешную сценку своего первого разговора с преподавателем на китайском. Исполнял он сразу две роли, быстро и ловко пересаживаясь с одного стула на другой. К концу его легкой и довольно смешной импровизации все собравшиеся уже знали о том, почему молодой человек выбрал изучение китайского, где планирует работать после окончания МГУ и зачем приехал в Переславль вместе с матерью.
– Я ищу себя, – коротко сказал он. – И попробовать себя в новой роли – неплохой вызов самому себе.
Все аплодировали, хотя, с точки зрения Макарова, звучало это претенциозно и выспренно. В его двадцать три поиск себя в основном шел через посиделки в дружной компании с дешевым вином, девчонок, чьи имена было не так-то просто вспомнить наутро, прогулянные лекции, потому что после ночной разгрузки вагонов неудержимо клонило в сон, замусоленные конспекты, которые, по жребию, писал кто-то один, а использовали при подготовке к экзамену все остальные. Поколение Евгения Макарова не было склонно к экзистенциальному кризису, и за это времени, в котором он рос и взрослел, Макаров был благодарен. Как и за то, что поиск себя никогда не значился в числе его жизненных приоритетов.
Сам он, выйдя на сцену, быстро и коротко отстрелялся, сообщив, что работает в уголовном розыске, здесь оказался по недоразумению, а потому предпочитает быть зрителем, а не актером, после чего сел на место, отдавая дань запеченной рыбе и нимало не заботясь о произведенном впечатлении. Затем наступила очередь Игната, который рассказал, что приехал сюда за компанию со своей девушкой, сам театром не увлекается, предпочитая поисковое движение, но поклялся – ему все очень интересно.
Затем на сцену, краснея и смущаясь, вышла сама Настя. Стоя под обращенными на нее взглядами, она мучительно краснела и лепетала что-то невразумительное о своей любви к искусству и о возможности испытать новые ощущения. Совершенно не к месту Макаров вдруг подумал, что звучало это совершенно неубедительно. На мгновение ему снова стало интересно, какая сила заставила Настю сдать уже оплаченные путевки и отказаться от двухнедельного отдыха в Турции ради этого вот позора, но тут Настя, отмучившись, села на свое место, и сцену занял забавный американец.
Посредине он поставил удобное кресло и уселся, обеспечив себе полный комфорт. В руке он держал карманные часы на длинной цепочке, кажется золотые. Их крышка, инкрустированная крупными, явно драгоценными камнями, переливалась в свете электрических ламп, и все собравшиеся невольно следили за этими вспышками, словно загипнотизированные.
«Вполне подходит для лекции о роли и значении реквизита, – невольно подумал Макаров. – Вообще, надо признать, что этот семинар, или как его там, очень даже полезен мне для работы. Тренировать наблюдательность и выводить причинно-следственные связи я на этой неделе смогу вдоволь».
– Разрешите представиться, меня зовут Сэм Голдберг, – неторопливо сказал американец. Его странный акцент завораживал так же, как мерное покачивание драгоценных часов. Интересно, не гипнотизер ли он. – Когда-то давно, очень давно я жил в России. Точнее, тогда в Советском Союзе. Вместе со своими родителями я эмигрировал из страны в семьдесят первом году. Тысяча девятьсот семьдесят первом, – зачем-то уточнил он. – Тогда мне было двадцать шесть лет.
Макаров произвел нехитрые математические расчеты. По всему выходило, что сейчас дедку семьдесят четыре, и надо отдать ему должное, выглядит он гораздо моложе, да и вообще в неплохой физической форме. Евгению была не очень интересна чужая жизнь, но все остальные слушали очень внимательно. Особенно Настя. У нее даже рот приоткрылся. Макаров усмехнулся, потому что, по его наблюдениям, любопытными были люди, собственная жизнь которых скучна и бедна на события.
Американец тем временем рассказывал о первых годах жизни в Израиле, стране, к которой он никак не мог привыкнуть. Хорошо хоть из-за врожденной способности к языкам не было проблем с ивритом, а потом и с работой. Но работать Сэм не любил, обязанностями своими тяготился, от жаркого климата страдал и больше всего на свете мечтал переехать куда-нибудь еще, лучше всего – в Америку. И его мечта осуществилась спустя шесть долгих лет.
– Сначала фирма, где я работал, отправила меня в США в трехмесячную командировку. Уже через неделю я понял, что эта страна мне подходит. Я желал остаться здесь во что бы то ни стало. Тут мне повезло в первый раз, потому что я познакомился с Клэр.
Клэр оказалась старше Сэма на четыре года, но разница в возрасте не имела значения. У нее были достоинства, перевешивавшие и годы, и простенькую внешность, и толстые, словно слоновьи, ноги. Родители Клэр, точнее, ее отец, были весьма состоятельными людьми, готовыми на все ради счастья единственной дочери – она никак не могла выйти замуж, придирчиво перебирая женихов, которых ей находила семья.
Конечно, не о таком зяте, как Сэм Голдберг, мечтал отец Клэр, но выбирать особо не приходилось, тем более что она стояла на своем: выходит замуж за молодого израильтянина, и точка. А если родители не готовы принять его в семью, значит, она уедет вслед за ним в Израиль.
Признаться, подобного исхода событий Сэм немного побаивался, но, как показало время, совершенно зря. Расставаться с Клэр ее родители были не готовы, а потому скрепя сердце согласились на брак.
– Подождите, я не поняла, а вы ее любили? – спросила вдруг Анна. – Прошу прощения за свой вопрос, но я тоже переехала в другую страну, потому что вышла замуж, и многие люди, включая моих ближайших подруг, были уверены, что я сделала это по расчету. Мой муж намного старше меня, но, видит бог, я решилась на перемены в жизни только потому, что действительно влюбилась. А вы?
