И этот рассвет разорвет его в клочья, как он разорвал ту девушку.
Рассвет проникнет к нему в душу и вырвет то, что позволяет ему чувствовать десять тысяч запахов и видеть десять тысяч цветов. Ударит по всем чувствам, раздавит их, сломает, притупит.
Превратит их в мусор.
Превратит его в мусор.
Сделает прежним.
Он спрыгнул со своего места, вляпавшись в лужу крови на полу кухни, и уставился вниз, на свое отражение – голый, с раздутым от крови пузом и каким-то чужим лицом, совсем не похожим на то, с которым прожил тридцать четыре года.
Увидел зубы.
Увидел глаза. Только в этом смутном, приглушенном отражении существовали черный и белый цвета.
Белые, белые зубы.
Бездонные черные глаза.
Причем эти зубы менялись прямо на глазах. Непроницаемая чернота глаз блекла.
– Нет, – умолял он, все еще своим новым голосом.
Дико озираясь кругом, он нашел свою окровавленную одежду и рваную рубашку.
Неважно. Он поспешно оделся, надеясь поднажать и успеть добраться домой, пока свет настоящего дня не сорвал с неба волшебный покров.
Он быстро оделся. Может, еще получится смыть кровь, спрятать одежду.
А если он все забудет? Решит, что ему это приснилось?
– Пожалуйста, Господи, пожалуйста… – умолял он, даже не представляя, какому богу молится.
Он, то есть тот самозванец, который скоро займет это тело, ни во что не верил. Ну, разве что в деньги, может, в свой член, но больше ни во что. Ни во что возвышенное. Ничто таинственное просто не укладывалось у него в голове.
Но изменившись, став новым, самим собой, он понял, как много на свете тайн. Бесконечных, прекрасных тайн, что так и ждут, когда же их услышат. Тайн, жаждущих оторваться от плоти и разнестись с током крови по венам и капиллярам, чтобы их прочитали.
Прислушается ли бог того мира к его молитвам?
– Пожалуйста, – прошептал он, выбегая из квартиры на улицу. – Пожалуйста.
Если он действительно тот, кем себя ощущал, если эти перемены ведут к тому, на что он рассчитывал, значит должен существовать бог этого мрачного мира. Иначе все это полный бред.
Он закрыл за собой дверь квартиры и помчался вниз к черному ходу, к припаркованной за домом машине.
И вдруг очутился за рулем, не помня, как открывал дверь или садился в машину.
И вот в мгновение ока он уже в десяти кварталах от той квартиры.
Но как?..
Вот рука тянется к ручке двери. Его квартиры. Нет, своей.
Но как он так быстро сюда добрался?
Нет… когда небо успело так просветлеть? Облачная пелена озарилась розоватым по краям. Не может быть, до рассвета еще минимум полчаса.
Вот он уже у себя дома. Нет, у Фэйна.
Часы на стене. Шесть минут седьмого.
Не может быть. Еще и минуты не прошло, как он был у нее. Вот он в коридоре, голый и насквозь мокрый. Разве на улице шел дождь? Нет, мокрые следы вели из ванной. На часах шесть девятнадцать.
– Нет, – вырвался вздох.
– Да, – шепнул рассвет.
Он собрался бежать, но вдруг под щекой оказалась прохладная подушка, а ноги запутались в простынях.
– Не надо, пожалуйста.
Он уставился на исчезающие тени в комнате. Они были такими бледными, пустыми, бесформенными. В них не осталось того буйства красок. Не осталось тайн.
Он попытался ощутить их запах.
Ничего.
– Это не я, – сказал он пустым теням. – Я не такой.
Но это был он.
Майкл Фэйн удивленно уставился в открытое окно, не обнаружив за ним всполохов адского пламени.
– О, Господи, – простонал он. – Кто же я?
Любовь зла… Часть 1
Джон Эверсон
– 1 –
– Вот почему нельзя показывать слесарю ничего, кроме труб, – подытожила Даника Дубов, сверкнув в кадре идеально белыми зубами и удивительными бледно-голубыми глазами. По сигналу помощника режиссера, маячившего позади камеры номер два, аудитория разразилась бурными аплодисментами. Даника застыла с наигранной ухмылкой еще ровно на десять секунд, пока отъезжала камера, а потом поднялась и пожала руки гостям – смуглому блондину, подстриженному под ежик, и изящной девушке с темными длинными волосами, почти как у Даники.
На экране появились титры, пока ведущая ток-шоу улыбалась, болтала и провожала гостей из студии. Но как только они сошли со сцены, и ее продюсер Лон Лоренс вошел, чтобы их встретить, улыбка Даники испарилась.
– Мне нужен перерыв, – просто сказала она, и Лон кивнул.
Они давно работали вместе в Чикагском отделении телеканала Эй-Би-Си и понимали друг друга с полуслова. Лон был в курсе, что если Нике требуется перерыв, значит, нужно как можно быстрее спровадить гостей из студии. Не то произойдет что-то ужасное. Такое, что обозревателю Роберту Фидеру будет что рассказать в завтрашнем выпуске. Подобная реклама шоу не нужна. У Даники был не такой уж склочный характер для «звезды». Но у всех свои «тараканы».
Даника одарила улыбкой слесаря и его любовницу.
– Еще раз спасибо, – сказала она и поспешила в свой маленький кабинет в дальнем конце коридора.
Для популярной ведущей утреннего ток-шоу кабинет был бедноват, зато отдельный, с письменным столом и небольшим диванчиком. Там она могла уединиться. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, глядя в окно на пасмурное небо.
– Черт, – прошептала она, прижимая руку к животу.
Внутри все бурлило, даже чувствовалось через кожу.
Даника легла на диван. Он для нее был маловат, чтобы как следует вытянуться, поэтому она скинула туфли на каблуках и положила ноги на один подлокотник дивана, а голову на другой. Потом снова выругалась в пустоту.
– Как я устала от этой хвори, – пожаловалась она.
Что-то шевельнулось глубоко внутри, и вновь подступила тошнота. Перед камерой она еще умудрялась сдерживаться, но теперь… казалось, ее сейчас вывернет наизнанку.
Кто-то трижды постучал в дверь, но не стал дожидаться ответа. Дверь распахнулась до того, как затих последний стук, и вошел Лон.
– Что случилось? – спросил он. – По-моему, сегодняшний выпуск удался, но если ты еще раз вздумаешь узнать у слесаря скрытый смысл произведений Шекспира, я выскочу на сцену и тебя отшлепаю, честное слово.
– Да ладно, – усмехнулась Даника. – Прикольно же было наблюдать, как он мозгами скрипит. И вообще, ты часто видел, чтобы кто-то сравнивал «Сон в летнюю ночь» с фильмом Дженны Джеймсон?
[5]
