Заявление о своем прекрасном самочувствии – не совсем правда. Все хорошо, пока не поест. После этого жизнь превращается в пародию на старую рекламу шампуня: «Намылить, смыть, повторить» – она ест, ее рвет, и она чувствует себя здоровой.
Усваиваемых питательных веществ едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Если не рядиться в мешковатую одежду, то живот уже заметно, так что приходится выбирать футболки на несколько размеров больше. Но в остальном, кроме живота, она очень похудела – щеки ввалились, джинсы болтаются везде, кроме талии, но при этом странно жилистая, как бегун или кикбоксер, и, когда ее не выворачивает наизнанку, она быстрее, сильнее, выносливее, чем раньше. Можно сказать, она в полном расцвете сил, в лучшей форме.
Если бы только не рвота. И еще мелочь, что она беременна.
Она открывает рот и смотрит на зубы… нет, не зубы. Клыки. Они ослепительно белые, около дюйма длиной, как у щенка, широкие у корня, заостренные и прячутся, когда закрывается рот. При разговоре их почти не видно, но если разинуть рот и задрать верхнюю губу, вот как сейчас, они выдвигаются вперед… точь-в-точь как у гремучей змеи. Она всю жизнь прожила в Аризоне и много знает о гремучих змеях: места обитания, поведение, способы питания. Зубы у ядовитых рептилий – словно иглы для подкожных инъекций, чтобы впрыскивать яд жертвам. Интересно, а в ее зубах тоже есть каналы, но для совсем другой цели? «Боже, – думает она. – Во что это я превращаюсь?»
Час назад она собой гордилась. Отвергнутая всеми, да, но какое это имело значение? Ее мать с отцом были такими же – изгоями. Но они отличались не в физическом смысле – их изгнали из общества резервации, потому что они поженились вопреки желаниям своих семей, а потом отказались следовать устаревшим обычаям и строгим правилам. Точно так же они воспитывали Муни, прививали ей убеждение, что время шло не вперед, улучшая жизнь коренных американцев, а мимо них, и назад дороги нет. Какой смысл возиться в грязи и жить в бедности, когда перед тобой весь мир, манящий множеством возможностей? Но пять лет назад родители погибли, после того, как подвезли ее в школу. У старого папиного грузовика лопнула шина на переднем колесе, и он перевернулся. Отношение племени к родителям распространялось и на Муни, и, хотя она состояла в кровном родстве чуть не с сотней человек в резервации, в конечном счете, ни один из них не вызвался ее приютить. Итак, в двенадцать лет Муни познакомилась с весьма захватывающей государственной системой заботы о сиротах.
Коренной американец.
Мир белого человека.
Так она и осталась неприкаянной.
Неожиданно нижнюю часть живота пронзает острая боль. Муни ахает и хватается за край раковины, стараясь держаться прямо, потому что комната такая тесная, что даже скрючиться негде. Через секунду ей удается закрыть дверь, потом она садится на опущенную крышку унитаза и тихонько раскачивается, и ей кажется, что в животе под кожей что-то шевелится. Неужели у нее будет выкидыш? Непонятно почему, но эта мысль вызывает у нее мучительное чувство потери, и она беззвучно плачет, заткнув рот кулаком. Ей не хочется, чтобы старая ведьма слышала плач, хотя вряд ли ее можно услышать из-за надрывающегося зомбоящика.
Однако через пять минут боль утихает, и странное ощущение движения в животе исчезает. Теперь она готова выйти и провести остаток дня, словно ничего не случилось.
– 8 –
Через неделю Муни приходит в кабинет доктора Гуарина, пожилого мужчины с типично смуглой кожей народа тохоно-оодхам, но почти без морщин, потому что он работает в помещении, а не на солнце. Он кладет руки на стол и внимательно на нее смотрит. У Муни нет друзей ни в этом городке, ни где-нибудь еще, но из всех жителей доктор, наверное, единственный, кто ей не противен. Она не знает, взаимно это или нет, но он один из немногих старожилов, кто зовет ее так, как ей нравится, а не Красная луна.
– По моим подсчетам и результатам анализов у тебя срок не больше шестнадцати недель, – сообщает он.
Врач прекрасно знает, когда ее изнасиловали, но его взгляд ничуть не осуждающий. Своим профессионально бесстрастным видом он как бы намекает, что с ним можно быть до конца откровенной, он никому этого не расскажет, согласно законам о врачебной тайне и другой современной политкорректной ерунде.
– На меня напали менее трех месяцев назад, – напоминает ему Муни.
Он молчит.
– Я была девственницей, – говорит она, хотя все это уже сообщала ему в тот день, когда ее привез пограничный патруль. – До этого у меня ни с кем секса не было.
Он молчит, она тоже. Каждый стоит на своем, и разговор заходит в тупик. Муни уступать не собирается, она убеждена в своей правоте. Поверит он, или нет, факты от этого не изменятся.
– В сегодняшних анализах крови есть необычные отклонения, – наконец сообщает он.
Ага, думает она. Наконец-то переходим ближе к делу. Похоже, он уже давно понял: она не врет о своей половой жизни, точнее, ее отсутствии, и то, что сейчас скажет, вертится у него на языке с самого окончания осмотра.
– Я так и думала, – говорит она.
– У меня нет здесь оборудования, чтобы полностью проанализировать результаты, – продолжает он. – Придется их отправлять в медицинский центр Тусона и ждать, что они скажут.
– Вы прекрасно знаете, что они скажут. Весь город уже это знает.
Они молча смотрят друг на друга, потом она замечает, как он сгорбился. Он откидывается на стуле и вздыхает.
– Муни, – говорит он, – дело очень серьезное. Селс просто не готов к таким, как ты. Люди не знают, как к этому отнестись, как себя вести, чего ожидать. Реакция может быть враждебной…
– Я уже в курсе, – перебивает она.
– Ну, хорошо, – спокойно говорит он. – Тогда давай посмотрим с другой стороны. Я не знаю, чего ожидать.
– Я тоже не спец.
– Речь не только о тебе, – упрямо повторяет он. – А о беременности. Ты жалуешься на мучительные приступы тошноты, но я бы не стал тебе выписывать какой-нибудь препарат, потому что не знаю, как ты будешь реагировать. Мне неизвестна твоя физиология, а учитывая ребенка, которого ты хочешь сохранить, прием любых сильнодействующих препаратов связан с огромным риском.
Он умолкает, ожидая ответа Муни, но та не говорит ни слова. Она не знает, что сказать. Она думала, что он будет взволнован, как она, – теперь у него в пациентах не просто вампирша, а еще и беременная. Она понимает, что такого можно ожидать от подростка, а не от юной женщины, у которой в организме происходят огромные изменения, и ей становится стыдно.
Взглянув на дело с другой стороны, она понимает, что доктор Гуарин уже немолод, лет пятидесяти с лишним, благодушный и лишенный воображения. Он привык к спокойным, предсказуемым пациентам с насморком, диабетом, иногда с переломами или злоупотреблением алкоголем, и его несомненно все устраивает. Небось, уже много лет не сталкивался с таким серьезным случаем, как изнасилование.
