Ранним утром по тихим улицам Киева ехал автозак – специальный крытый фургон для перевозки арестантов, с виду напоминающий хлебовозку. Внутри машины на длинных деревянных лавочках сидели три человека, один из которых, отличавшийся широченными плечами, был в наручниках. За металлической сеткой у выхода развалился на сиденье ленивый и скучный представитель власти, безразлично наблюдавший за подопечными. На его коленях лежал тупорылый автомат АКС74У, ствол которого был красноречиво направлен в сторону заключенных.
– На Лукьяновку везут, – со знанием дела сообщил один из арестантов, хлипкий с виду и юркий, как горностай.
– Ну ты прям Америку открыл, – блеснув стальными зубами, хмыкнул второй – тот, что был в наручниках.
Третий арестант поднял голову и посмотрел на соседей по автозаку так, словно видел их впервые.
– Лукьяновка – это что? – спросил он.
Юркий заржал в голос, широкоплечий лишь усмехнулся.
– Ты откуда свалился, фраерок? – поинтересовался он. – С неба или с крыши упал, черепушкой приложившись?
Парень сжал кулаки со сбитыми в кровь костяшками. Ссадины были свежими, едва затянувшимися кровавой коркой.
– Ладно, ладно, не кипешуй, поясню, – отсмеявшись, произнес юркий. – СИЗО это. Следственный изолятор. Тюрьма то есть. Пока следаки тебе будут кишки на авторучки мотать, в хате попаришься…
– Метлу поправь, Пескарь, – одернул его сосед. – Не видишь, первоход.
– А, ну да, – осекся тот, кого назвали Пескарем. – То есть в камере посидишь.
Парень нахмурился.
– А «первоход» – это кто?
Пескарь осклабился.
– Не прими в ущерб, то не парафинка, а обозначалово. Первоход – это тот, кто по первости в тюрягу загремел, попал на первую ходку.
– Ясно, – кивнул парень. – И долго в камере сидеть?
– Может, пару месяцев, а может, и пару лет, – пожал плечами Пескарь. – Тебя за что замели-то?
Парень вздохнул.
– Да дембельнулся я. Друзей позвал, столики заказали в ресторане, пошли отмечать. А там какому-то уроду не понравилось, что мы шумим, хотя и не шумели мы особо. Он с друзьями был, предложил выйти. Ну, мы вышли. Их больше было, один цепь из кармана достал, второй нож, третий телескопическую дубинку. Понятно, к чему дело шло. Ну, я ждать не стал, пока нас крошить начнут, их главному врезал пару раз. Он рухнул. Видимо, кто-то из ресторана сразу милицию вызвал, когда мы вышли, потому что тут же сирены завыли неподалеку. Товарищи упавшего, видя такое дело, попрыгали в машины и разъехались. А тот, кого я приложил, не встал. Убил я его, короче. Ну и вот.
Арестанты переглянулись.
– По ходу, это тот боец, что Леву Анкару завалил, – сказал здоровяк. – Братва решила не палиться около жмура и сорвалась на всякий пожарный. Короче, тухлое твое дело, парень. Анкара был правой рукой Седого, который половину Киева держит. По ходу, не доедешь ты до зоны. В СИЗО тебя и завалят. Или если вертухаи в одиночку определят, то на пересылке замочат.
– Бокорез дело говорит, – кивнул Пескарь. – Звать-то тебя как?
– Анатолием, – отозвался парень.
– Ну, значит, быть тебе Толей Нокаутом, – хмыкнул Бокорез. – Так-то ты прав чисто по-человечески, но по понятиям за кровь придется ответить. Кодла Седого тебя из под земли достанет, я их знаю. Так что удачи тебе.
– Спасибо, – буркнул Анатолий, не особо обрадовавшийся услышанному.
– Там, куда ты едешь, говорят «благодарю», – поправил его Пескарь. – Привыкай.
Анатолий скрипнул зубами.
Он не хотел привыкать к другой речи, к вони автозака, к автоматному стволу, направленному ему в живот. Дома его ждали мать и любимая девушка, которым, как сказал адвокат, придется ждать его еще очень-очень долго. А может, и не дождаться вовсе – похоже, эти двое знали, о чем говорили, и на свой манер ему сочувствовали.
Правда, недолго.
Теперь они переговаривались полушепотом. Пескарь что-то негромко втолковывал Бокорезу, а тот внимательно слушал. Анатолий лишь улавливал обрывки фраз: «перо в нычке заряжено», «решка пиленая», «рывок через два поворота», «Катар будет ждать на свалке» – из которых ничего не понял. Да и, если честно, не стремился понять. Своих забот-размышлений хватало.
Насчет того, что не потянет мать адвоката. На этого последние деньги отдала, а он уже намекает, мол, надо добавить. Да и какой адвокат тут поможет, если убит ближайший соратник лидера местной преступной группировки? Получается, если повезет, то придется отсидеть несколько лет. Но, скорее всего, арестанты правы. Убьют его…
Эх, обидно-то как! В армии мечтал вернуться домой, на работу устроиться, жениться… Все в одно мгновение пошло прахом. Ну, что ж, остается только одно – дорого продать свою жизнь. Спасибо этим двоим, что предупредили. Когда начнут убивать, придется действовать как учили в разведроте – давить глаза, рубить ребром ладони по трахеям, бить ногами в пах, а кулаками в виски, чувствуя, как хрустят под сбитыми костяшками хрупкие кости…
От невеселых раздумий его отвлек голос Бокореза:
– Слышь, начальник, мне тут кореш прогнал, что ты сигами торгуешь.
Автоматчик за решеткой посмотрел на арестанта глазами равнодушными, как у тухлой трески.
– Ага. Пятьсот гривен пачка, пятьдесят штука.
Бокорез выпучил глаза.
– Беспредел, командир! Скинь хоть сотку.
– Не хочешь – не бери, – пожал плечами автоматчик.
– Ладно, ладно, банкуй, – расплылся в улыбке плечистый уголовник, в руке которого словно из ниоткуда появились несколько мятых банкнот.
– Мля, и как вы это делаете? – хмыкнул милиционер. – Шмонали ж перед выездом. Ну, иди сюда, только без глупостей.
Отложив оружие, охранник вытащил из кармана пачку «Мальборо».
– Сколько возьмешь?
– О, верю, правильный начальник, – расплылся в добродушной улыбке Бокорез, подходя к решетке. – Годными сигами барыжит…
В следующее мгновение Анатолий даже не понял, что произошло. Звякнул металл, выломанный небольшой кусок решетки ударился об пол, сверкнуло что-то, вроде как из рукава Бокореза – и охранник, из глазницы которого торчала обмотанная черной изолентой рукоять, начал медленно заваливаться назад.
Но упасть у него не получилось. Бокорез крепко держал автоматчика за ворот, а Пескарь, просунув тонкие руки через решетку, уже завладел ключами, висящими на поясе милиционера. А на пол медленно, кружась, словно осенние листья, все еще падали, падали, падали смятые денежные купюры, на одной из который крупным рубином поблескивала капля свежей крови…
Все эта картина очень четко отпечаталась в голове Анатолия, словно сцена из замедленного фильма…
