Внезапно верхнее правое щупальце Семена дернулось, смазавшись в воздухе от скорости, захлестнуло Захарова поперек туловища и дернуло.
Автомат академика с грохотом упал на пол, а я лишь увидел, как мелькнули ноги ученого – и вот он уже полностью, с ног до головы оплетен этим щупальцем, ставшим похожим на кольца удава. Похоже, способный ученик Захарова как-то научился мгновенно удлинять свои конечности. Твою ж душу! А меня, как назло, скрючило. Перед глазами грязно-желтые пятна запрыгали, руки затряслись – и как тут стрелять так, чтобы не попасть в Захарова?
А ученая тварь между тем времени не теряла. Не обращая на нас с Ноком ни малейшего внимания, она ногтем ловко взрезала кожу вокруг головы академика, сдернула с нее скальп и отбросила его в сторону, словно ненужную окровавленную тряпку. Захаров неожиданно тонко вскрикнул от адской боли – и, кажется, потерял сознание. Семен же лишь довольно осклабился, растянув свою пасть до отверстий, наверно, замещающих ему уши, и приставил ноготь к оголенному, окровавленному черепу академика, явно намереваясь вскрыть черепную коробку, словно консервную банку.
И тут неожиданно выручил Нок. Вместо того чтобы растеряться, как положено «отмычке», едва попавшей в Зону, парень вскинул автомат и дал прицельную очередь.
Пули ударили в лоб мутанта. Башка ассистента Захарова дернулась, на стену коридора брызнула черная кровь…
Но увы, это было все, чего Нок достиг. Он словно выстрелил по бронеколпаку, обтянутому кожей. Со лба Семена пули сорвали солидный ее клок – и с визгом отрикошетили от черепа. Такое бывает у кабанов-мутантов, кости черепа которых на редкость толстые и крепкие. Но чтоб такая бронебашка была у антропоморфного мута, я видел впервые.
Семен же покрутил головой, разминая шею, и рассмеялся.
– Тупой хомо, – проговорил он. – Я же объяснил – совершенному существу нельзя причинить вред. Иначе какое же оно совершенство?
Мут явно красовался, упиваясь собственной неуязвимостью, а у Нока, как назло, патроны в магазине кончились – не научился еще менять магазин сразу как отстреляется, даже если в нем еще остались патроны. Такому в армии в мирное время, к сожалению, не учат – это наука, которую постигают, лишь побывав на войне. Или в Зоне, что по сути одно и то же.
Пока Семен трепался, я, согнувшись от боли, все-таки мог видеть, как стремительно зарастает рана на его лбу. А еще я видел, что очередь Нока что-то сделала со странно блестящими глазами чудовища. Они словно немного перекосились под мощными, бугристыми надбровными дугами и непомерно разросшимися скулами…
И тут до меня дошло!
Не глаза это были.
Очки!
Да, ассистент Захарова сумел изменить себя до неузнаваемости, прокачать свое тело суперспособностями – но то ли во время той прокачки забыл снять очки и они вросли ему в лицо, то ли зрение как было, так и осталось неважным, не отреагировав на мутацию.
– Глаза… – выдавил я из себя, падая на колени – ноги больше не держали. – Бей по глазам…
И Нок, кажется, меня услышал. Новый магазин с характерным щелчком вошел в шахту автомата, потом я услышал лязг, с которым патрон досылается в патронник – тягучий такой, приглушенный, верный признак того, что я вот-вот отключусь…
И уже на этой грани между реальностью и беспамятством я увидел, как Нок и мутант ударили.
Одновременно.
Парень из автомата, а мутант – вторым свободным щупальцем, словно длиннющим хлыстом, который напрочь снес голову Нока с плеч…
Кровь из перерубленной шеи хлынула фонтаном, который ударил мне в лицо справа. Горячий, влажный, тягучий, часть которого попала мне прямо в рот, забив его знакомым сладко-соленым вкусом…
От которого меня немедленно вывернуло наизнанку. Было дело, пытались меня однажды накормить человечиной, и блевал я, помнится, от этой попытки дальше, чем видел.
То же и сейчас случилось.
Вывернуло меня конкретно. Причем по ощущениям не только тушенкой, но и собственным желудком, вывалившимся через рот. Понятное дело, ничего такого с моей требухой не произошло, но впечатление было именно такое.
И когда во мне ничего больше не осталось, кроме собственного трясущегося мяса, я понял, что мне немного полегчало. Настолько, что я даже смог брезгливо отвернуться от наблеванной мною вонючей лужи и с трудом подняться на ноги, ожидая увидеть жуткого мутанта, разглядывающего меня с научным, а может, и гастрономическим интересом.
Но ничего подобного не произошло, потому что ассистент академика лежал на спине, глядя в потолок рваными черными дырами, в которых застряли осколки стекол. Надо отдать должное Ноку, при жизни он стрелял отменно. Надо же, как бывает. Причинить вред совершенству нельзя, а вот убить его, оказывается, можно – если вовремя догадаться, куда стрелять.
Захаров же барахтался на полу, пытаясь вывернуться из щупальца, обхватившего его плотными кольцами. Надо же, живой! Помнится, я где-то читал, что после снятия скальпа люди обычно умирают от болевого шока, кровопотери или инфицирования обширной раны. Но, видимо, все это был не случай Захарова, который явно не собирался уходить в Край Вечной войны, а довольно активно дергался, пытаясь освободиться.
С этим я ему помог. Хоть меня и изрядно шатало, но все-таки я нашел в себе силы достать «Бритву» и перерезать уже затвердевшее щупальце в двух местах.
Куски пупырчатой плоти распались, брызнув на академика неестественно черной кровью. Там, где она попала на кожу кистей рук и шеи, немедленно вскочили волдыри, которые тут же лопнули.
Наверно, это было очень больно, потому что Захаров взвизгнул, дернулся и окончательно ожил. Вскочил на ноги и принялся тереть обожженные места.
А мне опять поплохело. Перед глазами заплясали черные круги, и чтобы не упасть, я был вынужден опереться о стену. Еще немного – и сполз бы по ней вниз, и сдох бы на этом загаженном кровью полу, что для нашего брата сталкера вполне нормально. До старости мы не доживаем и умираем не в постелях, окруженные родственниками, а вот так – упал и сдох, как последняя полудохлая псина, которую даже никто закапывать не станет…
– Эй, Снайпер!
Академик дернул меня за рукав.
– Пойдемте быстрее! Тут моя лаборатория рядом, метров двести пройти всего. Но я понятия не имею, кого еще Семен туда с собой приволок. Поэтому…
– Боишься? – еле ворочая распухшим языком, прохрипел я. – Это… хорошо. Значит… выживешь. Это те, кто не боятся… обычно умирают первыми…
– Хватит философствовать! – взвился Захаров. Похоже, снятие скальпа и ожоги неслабо его простимулировали. Это называется болевой шок, который у некоторых слегка истеричных личностей может проявляться таким вот образом. Потом, правда, их резко оставляют силы – организм все тратит на кратковременный хипеж и быстро сдувается, как проколотый воздушный шар.
Но академик был прав. Надо было выживать. Зачем-то. Я, конечно, потом крепко подумаю, на фиг мне вообще сдалась такая жизнь, но я все-таки пошел следом за Захаровым, который тянул меня вперед с силой, удивительной для его возраста. До тех пор, пока я не споткнулся и не упал ничком, прямо в темноту, неожиданно накатившую на меня из ниоткуда…
