* * *
– Очнулись?
В этом я был не уверен. Но все же решил проверить, с усилием подняв свинцовые веки. И тут же зажмурился от яркого света, бившего мне прямо в глаза.
– Очнулись, – удовлетворенно произнесла спасительная темнота голосом академика. – Я уж думал, что летальный исход неизбежен. Но моя сыворотка и ваше завидное стремление организма выжить несмотря ни на что сделали свое дело. Так что поздравляю с очередным возвращением из… как вы это называете? Край Вечной войны?
– Лучше… бы я сдох, – выдавил я из себя.
Язык все еще был распухшим, но вроде ворочался во рту исправно. Правда, все тело ломило так, словно на нем тренировался перед выходом на ринг мастер спорта по боксу.
– Поверьте, это всегда успеется, – довольно бодрым для скальпированного голосом произнес Захаров.
Я с трудом повернул голову и рискнул открыть глаза снова.
На этот раз получилось лучше.
Я лежал на столе, похожем на операционный. В моей левой руке торчала внутривенная игла с трубкой, ведущей к капельнице. Ничего себе! Получается, Захаров на себе притащил меня в свою лабораторию, сгрузил на этот стол и вытащил с того света! Вот уж не ожидал от хлипкого с виду старикашки эдаких подвигов!
Хотя, когда я перевел взгляд на академика, стоящего рядом со столом с видом победителя, скрестив руки на груди, все встало на свои места.
Глаза Захарова сверкали нездоровой, неестественной энергией, которая появляется при воздействии очень сильных армейских стимуляторов. Под ними не спать можно несколько дней, силища появляется нереальная… В общем, очень хорошо себя чувствуешь, пока не отпустит. После чего возникает колоссальный упадок сил и очень болезненное удивление по поводу порванных связок и мышц, не рассчитанных на эдакие перегрузки.
А еще у Захарова на месте жуткой кровавой лысины снова были волосы! Правда, прическа смотрелась слегка кривовато.
– У вас… кажется, скальп набекрень, – сказал я.
– Шутим – значит, выздоравливаем, – враз помрачнев, произнес академик, машинальным движением руки поправив прическу. – Пришлось кожу на голове приваривать «огнем», смотрясь в зеркало. Поэтому могли быть огрехи. Кстати, доложу вам, это очень больно.
– Знаю, – криво усмехнулся я. – Помню… я во время этой операции… себе зуб от боли сломал.
– Надо же! – удивился Захаров, приподняв кверху седые брови. – Ничего себе у вас биография! Думаю, если по ней снять сериал, успех ему будет просто гарантирован. Зрители нынче любят грязь, боль, кровь и страдания героев. Впрочем, это все так, риторика, не обращайте внимания. Кстати, хочу сообщить, что у меня для вас две новости – хорошая и плохая. Хорошая – это то, что через пару часов вы окончательно придете в норму. Кровь очистится от токсинов, самочувствие заметно улучшится…
Академик замялся.
– А плохая? – спросил я, внутренне напрягаясь.
Захаров отвел взгляд.
– Видите ли, к сожалению, у меня не получится забрать у вас из головы необходимые для меня сведения. Семен использовал аппаратуру лаборатории для своих целей, подверг ее сверхвысоким нагрузкам, и в результате она вышла из строя. Попросту сгорела. Но не это причина, по которой я не смогу в полном объеме выполнить свое обещание. В этой лаборатории у меня было законсервировано шесть матриц, полностью готовых для оживления биологических объектов, и необходимые для этого автоклавы находятся в исправном состоянии. Но Семен использовал пять матриц из шести, чтобы трансформировать свое тело в… ну, вы видели, что он с собой сделал. Поэтому сейчас у меня в распоряжении есть только одна матрица. Соответственно, в данный момент я могу вернуть к жизни лишь одного вашего друга. Но это, согласитесь, лучше, чем ничего. Так что теперь вам лишь остается выбрать, кого именно.
Я стиснул зубы.
В этой жизни у меня осталось лишь одно желание… Нет, пять желаний, которые Захаров обещал исполнить все разом. Но вот снова судьба ставит меня перед страшным выбором.
Итак, кто?
Рудик, маленький спир, не раз спасавший меня от смерти?
Фыф – страшный и грозный с виду, но очень ранимый внутри, способный любить свою Настю искренне и безоглядно?
Настя, прекрасная воительница-кио без страха и упрека, готовая без раздумий отдать жизнь за своего пятиглазого шама?
Харон, самовлюбленный предводитель группировки фанатиков, отдавший свою жизнь ради друзей?
Или же Рут… Красивая, нежная, безоглядно влюбленная, заслонившая меня собой от неминуемой смерти?
Я почувствовал, как по моей щеке катится слеза. Вот уж не ожидал от себя такого… Хотя чему я удивляюсь. Сталкеры не плачут? Вранье. Когда, истекая кровью, рвется на части твоя душа, не захочешь – заплачешь. Потому, что любая физическая боль – ничто по сравнению с этой. Страшной, нестерпимой, которой не пожелаешь даже самому заклятому врагу…
– Так что вы решили? – осторожно поинтересовался Захаров.
– Я решил вот что… – с трудом проговорил я. – Там, в коридоре, лежит обезглавленный парень, которому мы оба обязаны жизнью. Верните ему Долг Жизни, господин академик. Это будет правильно.
– Хммм…
Захаров задумчиво потеребил седую бородку, которую еще не успел как следует отмыть от кровавых пятен.
– Но послушайте. Это же просто «отмычка», которая только вчера пришла в Зону. Какие перед ней могут быть Долги Жизни? Парень просто спасал свою шкуру. Никто не заставлял его идти с нами, и если бы он не убил Семена, то Семен убил бы его – что, впрочем, он и сделал. И если из-за каждой счастливой случайности вы будете приписывать себе несуществующие долги…
– Просто сделайте то, что я сказал, – устало произнес я. – Вы сказали выбрать – и я сделал свой выбор.
– Такое впечатление, что вы просто не хотите возвращать к жизни своих друзей, – недовольно проворчал академик. И, видимо перехватив мой взгляд, поспешно добавил: – Хорошо, хорошо, как скажете.
И ушел.
А я остался лежать, глядя, как медленно набухают и срываются вниз капли внутри перевернутого стеклянного пузырька, закрепленного на штативе. Пожалуй, наблюдать за капельницей – это лучшее занятие для того, чтобы не думать о выборе, который сделал только что.
Правда, не думать было сложно. И правда – почему? Почему я предпочел оживить малознакомого человека вместо того, чтобы вернуть к жизни хотя бы одного из своих друзей? Может, потому, что это было бы нечестно по отношению к остальным? Глупо как-то звучит такое оправдание. Или же… Не знаю. Не хочу знать. Лучше не думать, и просто смотреть на капли, мерно падающие вниз…
Похоже, я заснул. И проспал немало, что неудивительно – когда не спишь сутками, совершенно немудрено вырубиться минут на шестьсот, а то и больше.
…Разбудили меня голоса.
– Нет, он не умер. Он просто спит.
