Он видел, что Визитатор не ожидал такого ответа и доволен им. Глядя на его дружелюбное лицо, Джослин вдруг почувствовал неудержимое желание объяснить все до конца.
– Люди поступали по-разному. Одни сбежали, другие остались, третьи были обращены в камень. Пэнголл…
– Да. Пэнголл…
– Она вплетена повсюду. Она умерла, а потом воскресла у меня в голове. Она и сейчас там. Я не могу от нее отделаться. Раньше она не жила, то есть жила, но не так, все было совсем по-другому. И о нем я должен был бы знать раньше, понимаете, извлечь это из-под свода, из подвалов моего ума. Но конечно, все это было неизбежно. Как и деньги…
– Да, поговорим о деньгах. Это ваша печать? И вот это?
– Кажется, моя. Да.
– Вы богаты?
– Нет.
– Как же все это будет оплачено?
– Точно так же, как Он укрепил опоры и ниспослал нам Гвоздь.
И снова потусторонняя песня, провал в памяти, давящая громада… Он равнодушно смотрел, как, бесшумно ступая, вернулся писец и к свидетельскому месту рядом с ним приблизился отец Безликий. Он слышал, как бесы скребутся и стучат в окна. Лихорадочно напрягая мозг, он соображал, как бы поскорее подняться на шпиль и опередить их.
– Милорд, пока мы тут разговариваем, шпиль может рухнуть. Позвольте мне отнести Его и вбить!
Визитатор пристально смотрел на него из-под густых бровей.
– Вы думаете, если не будет гвоздя, шпиль может…
Джослин поспешно поднял руку и остановил Визитатора. Нахмурясь, он пытался уловить песню, которая дрожала так близко, на грани памяти, но она растаяла, и Ансельм тоже растаял. Джослин поднял глаза на Визитатора, который со странной улыбкой откинулся на спинку стула.
– Милорд настоятель, право, я восхищен вашей верой.
– Моей?
– Вы говорили о женщине. Кто она? Пресвятая дева?
– Нет! Отнюдь! Никоим образом. Это жена его, Пэнголла. Понимаете, с тех пор как я нашел ягоду омелы…
– Когда это было?
Вопрос был острым и твердым, как грань камня. Он видел, что все семеро замерли и смотрят на него пристально, серьезно, словно судят его.
«Вот оно что, – подумал он. – И как это я сразу не понял? Меня судят».
– Не знаю. Забыл. Очень давно.
– Вы сказали, что некие люди были «обращены в камень». Как это понять?
Он обхватил голову руками, закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Не знаю. Для этого нет слов. Столько сложностей…
Наступило долгое молчание. Наконец он открыл глаза и увидел, что Визитатор снова откинулся назад и дружелюбно улыбается.
– С вашего позволения, милорд настоятель, мы продолжим. Эти люди, которые остались с вами до конца… Вы утверждаете, что они праведники?
– О да!
– Праведники?
– Истинные праведники, уверяю вас!
Но на длинном столе уже переворачивались листы. Визитатор взял один и начал читать бесстрастным голосом:
– «Убийцы, головорезы, разбойники, смутьяны, насильники, явные прелюбодеи, содомиты, безбожники и гораздо худшие злодеи».
– Я… Нет, нет!
Визитатор смотрел на него поверх листа.
– И это праведники?
Джослин стукнул себя кулаком по левой ладони.
– Они отважные!
Визитатор вдруг недовольно засопел. Он бросил лист поверх кучи других.
– Милорд. Как все это понять?
Джослин благодарно ухватился за этот прямой вопрос.
– Сначала все было так просто. Люди способны видеть в этом лишь позор и безумие – они называют это «Джослиновым безумством». Но мне было видение, ясное и непреложное. Все было так просто. А дальше начались сложности. Сначала только зеленый росток, потом цепкие усики, побеги, ветки, и наконец все поглотила суета, и я не знал, что мне делать, хотя готов был принести себя в жертву. А потом он и она…
– Расскажите о видении.
– Оно записано у меня в книжке, эта книжка в сундуке, на самом дне, в левом углу. Если нужно, можете прочитать. Скоро я произнесу проповедь… в соборе, на средокрестии будет новая кафедра, и тогда все…
– Вы хотите сказать, что видение побудило вас строить шпиль, сделало это неотвратимым?
– Да, именно.
– И это видение… или, может быть, следует назвать его откровением?
– Я не учен. Простите.
– И это видение неизбежно повлекло за собой все остальное?
– Именно так, именно.
– Кому вы в этом исповедались?
– Своему духовнику, разумеется.
Бесы, хоть и незримые, были тут, за окнами. Джослин с нетерпением посмотрел на Визитатора.
– Милорд. Пока мы здесь…
Но Визитатор поднял руку. Писец на левом конце стола объяснил:
– Это Ансельм, милорд. Ризничий.
– Тот самый, который так печется о свечах? Это он ваш духовник?
– Он был моим духовником, милорд. И ее. Вы только представьте себе, как это тяжко – знать и не знать!
– Но потом вы сменили духовника? Когда?
– Я… Нет, милорд.
– Стало быть, он и сейчас ваш духовник, если только вы вообще исповедуетесь?
– Да. Пожалуй.
– Милорд настоятель, когда вы в последний раз были у исповеди?
– Не помню.
– Месяц назад? Год? Два?
– Я же говорю, не помню!
Вопросы давили и сковывали его, неправые вопросы, на которые не было ответа.
– И все это время вы чуждались равных вам по духу и жили среди людей, которые, сколько нам известно, погрязли в грехах?
Этот вопрос встал перед ним, как огромная гора. Он увидел, на какую высоту должен взобраться его ум по шатким стремянкам, чтобы дать ответ, и приготовился снова лезть наверх. Он встал, подхватил правой рукой подол рясы, пропустил его между ногами, скрутил жгутом и заткнул за пояс.
Все семеро тоже встали. Но они были недвижны в сравнении со святыми, которые с грохотом прыгали на окнах.
Визитатор медленно сел. Он снова дружелюбно улыбался.
– Вы измучены трудами, милорд. Мы продолжим наш разговор завтра.
– Но пока мы тут теряем время, там, за окнами, они…
– Властью, данною мне этой печатью, я приказываю вам удалиться к себе.
Он сказал это ласково и мягко, но, когда Джослин взглянул на печать, он сразу понял, что ответить нечего. Он повернулся, и семеро поклонились ему, но он сказал себе: «Теперь уж незачем кланяться!» Он шел по звонкому мозаичному полу, и отец Безликий не отставал от него ни на шаг. Дверь затворилась, а в аркаде стояли равные ему по духу. Они подросли немного, но все-таки были совсем маленькие. Он прошел через их ряды, провожаемый взглядами, и сразу забыл о них.
