– Ух, ты! – Глаза девушки загорелись интересом. – А можно мне?
Он дал ей попробовать.
Очень быстро Джеме надоели просто линии:
– А на стене можно будет попробовать?
– Да сколько угодно! – усмехнулся парень.
Она бросилась к нему на шею, и они повалились на пол, чуть не рассыпав коробку с кэпами.
– У тебя красивая сережка, – остановилась вдруг Джема.
Она потрогала серебряное колечко, затем пальчиками приподняла жесткие пружинки волос парня.
– И уши у тебя красивые, надо их открыть. – Девушка легла на его живот.
– Я не стригся со дня смерти Кея, – признался он.
– Хочешь, я займусь этим? – Она вопросительно вздернула бровями.
– Ты? – недоверчиво спросил Витя.
– У тебя есть машинка? – вскочила Джема.
– Была где-то.
Парень поднялся и вышел из комнаты.
Девушка закрыла коробку с кэпами и поставила ее на стол. Ее внимание привлекли несколько графических набросков карандашом, прикрепленных булавками прямо к обоям.
На одном из них был ее Витька, только не хмурый, каким она привыкла его видеть, а улыбающийся во весь рот. И значительно моложе. На вид ему было лет пятнадцать, но черты лица хорошо угадывались. Но больше всего поражала проработка цвета кожи: свет, тень, мимика – всё было на своих местах. «А. Кейзер», – значилось справа под портретом.
А на втором наброске Джема сразу узнала Сашу.
Витя его именно так рисовал: пронзительный взгляд, заразительная улыбка, симпатичные ямочки. Он и на этом рисунке смеялся, улыбался и жил. Она могла разглядеть каждую его черточку так подробно, как разглядела бы ее при его жизни. Девушка коснулась тонких карандашных штрихов и задержала дыхание. Пальцы сами скользнули вниз и остановились на короткой подписи: «В. Миллер».
– Не смотри, – раздался голос входящего в комнату парня, – брось! Я тогда рисовал еще хуже, чем сейчас!
– Нет же, это потрясающе! – не желала отходить от набросков Джема.
– Нет, они ужасны. Посмотри, как Саня меня нарисовал. – Витя подошел ближе и скривился, глядя на собственный портрет. – Разве я такой? Что за скулы? А носище? А губы? Не губы, а лепехи какие-то!
– Вообще-то, похоже! – рассмеялась девушка. – И сразу видно, что такая прическа, – она ткнула в рисунок, – идет тебе больше.
– Фу!
Они шутливо потолкались и принялись за стрижку.
Вернее, Виктор сел на стул и зажмурился, а Джема принялась кружить вокруг него с жужжащей машинкой в руках. Жесткие, как паучьи лапки, прядки волос падали на пол, открывая свету его красивое лицо. Парень нравился ей, конечно, в любом виде, но теперь девушка просто не могла оторвать от него глаз.
Джема убрала ему с боков почти все волосы, оставила длину не больше полсантиметра. Лицо парня зрительно вытянулось, широкие брови стали ровнее и прямее, скулы обозначились еще четче, а щеки стали казаться слегка впалыми.
Даже его губы теперь выглядели пухлее, но при этом не по-девичьи, а мужественно, дерзко и даже вызывающе.
На макушке Джема оставила Вите плотную шапку кудрей длиной сантиметра четыре, и теперь, когда она взбивала ее пальцами, нанося последние штрихи, девушка понимала, что вместе с этой прической и он сам открывался ей.
– Ну как? – невесело спросил парень.
– Борзо, – хихикая, ответила Джема. И развернула его к зеркалу.
Виктор долго вглядывался в свое отражение, поворачивался то одной стороной, то другой, осторожно касался волос выше линии лба, водил по коротко стриженным бокам. Поправив сережку в ухе, которая теперь придавала его образу еще большей нахальности и привлекательности, он улыбнулся.
– Я себя уже и не помню таким, – взволнованно произнес он. Ему даже пришлось прочистить горло.
Джема встала за его спиной и тоже глянула в зеркало.
– Почему?
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Кто это вообще?
Девушка запустила пальцы в жесткие волосы и взбила прическу:
– Простой русский парень Витя. – Она прижалась щекой к его щеке. – А может, знаменитый стрит-арт-художник? Хм… Вик Миллер, скажем. Как тебе? По-моему, звучит.
– Тогда приятно познакомиться, – прозвучала в ответ усмешка.
38
Они загулялись. Забыли о времени.
А может, он и хотел так. Вите совсем нелегко было отпускать Джему. Каждый раз, расставаясь, он переживал о том, каково ей в отчем доме. Рядом с этой женщиной, у которой морда недовольной, голодной собаки. Рядом с лицемерным отцом, который знал несколько десятков приемов психологического давления на собственную дочь. С этими людьми, заставившими Джему подчиняться их правилам и проживать ту модель жизни, которую выбрали для нее сами. И всё же это была ее семья, а потому парень ничего не мог поделать.
Вот и сейчас, когда ее ладошки забарабанили по его плечам, умоляя притормозить, он не мог не подчиниться. Когда она нервно и хрипло попросила его остановиться на въезде на территорию академии, потому что еще издалека заметила машину мачехи, он сделал так, как она попросила.
Парень почувствовал, как Джему затрясло. Он ощутил дрожь ее тела. – Ппрости, – сказала она, заикаясь от страха.
Спрыгнула с его байка, поправила сумку и помчалась к стоящему у входа автомобилю. Даже не обернулась ни разу.
Виктор физически ощущал горький, металлический привкус паники, осевший на языке. Он видел, что девушка была настолько напугана, что практически себя не контролировала. А он всегда ощущал себя свободным.
Как бы ни тряслась над ним мать, он знал, что Тамара не держит в руке поводья. Она всегда направляла его, подсказывала, но позволяла самому решать все вопросы, касающиеся его жизни, и самому принимать решения.
Реакция Джемы была ненормальной. Ее запугали настолько, что она сделалась белой как мел, едва завидела издали эту чертову тачку. Она перестала адекватно соображать, ее взгляд стал потерянным, глаза забегали по сторонам. Что за воспитание могло сотворить с человеком такое?
Парень отъехал в сторону, чтобы не попадаться на глаза этой тетке. Встав на краю стоянки, он наблюдал, как девушка села в машину. Видел, как от волнения она чуть не прищемила себе ногу дверью.
Да у нее же всё валилось из рук от страха! Машина сорвалась с места и проехала совсем рядом. Виктор увидел слезы в глазах Джемы, и его пальцы впились в руль с неистовой силой.
Ему хотелось мчаться следом, спасти ее. Но парень понимал, что не имеет морального права вмешиваться.
Только если она сама не попросит. И он не знал, надолго ли еще хватит этого его терпения.
