– Ее телефон был недоступен, и я забеспокоилась, – объясняла Роза уже ожидавшему их в гостиной отцу. – Приехала. Оказалось, что в научном кружке о твоей дочери никто и не слыхивал!
Джема потупила взор. Она тяжело дышала и дрожала всем телом.
– Я поднялась в деканат, – продолжила рассказ мачеха. – Знаешь, во сколько закончились пары у Джемы? – Вонзая шпильки в каменный пол, как дротики в сердце, она подошла к падчерице. – В двенадцать двадцать! Но и это не самое страшное. – Роза положила сумочку на столик и сложила руки на груди. – Твоей дочери не было на этих парах!
– Джема, как это понимать? – Громкость голоса отца нарастала с каждым словом. Он тяжело вздохнул и подошел ближе. – Посмотри на меня!
Девушка медленно подняла на него заплаканные глаза.
– Где ты была? – спросил он.
Она молчала, ее губы тряслись.
– Где?! – разорвал его крик тишину дома.
Джема вздрогнула и зажмурилась, ожидая удара. Но его не последовало.
– Ты позоришь меня, – глухо процедил Сулейман Алиев.
Она медленно распахнула веки. Лицо у него было так искривлено, будто он собирался сплюнуть.
– Где ты шаталась? – Отец брезгливо осмотрел ее наряд.
Наклонился, взял прядь волос и понюхал. А затем отшвырнул за ненадобностью, что заставило Джему еще раз поежиться от страха. Она опасалась каждого резкого движения.
– Это мое дело, отец, – наконец сипло ответила девушка.
И вжала голову в плечи.
– Твое, значит? Твое?!
От грохота его голоса задрожали вазы на полках.
– Мое, – выдохнула она.
Его рука пролетела прямо рядом с ее лицом. Алиев просто замахнулся, но не ударил.
– Значит, мое дело – проучить тебя и дождаться, пока ты сознаешься. – Он убрал руки в карманы брюк и зашагал взад-вперед по гостиной. – Никакого телефона, никакого компьютера, никакого интернета, пока ты не научишься думать! – Мужчина замер и искоса посмотрел на дочь. – Не ожидал от тебя такого, не ожидал. Ты меня разочаровала, Джема!
Девушка зажмурилась, не позволяя слезам течь. Но они предательски хлынули горячими тонкими ручейками.
– Убирайся! – рявкнул он.
Мачеха многозначительно промолчала.
Джема расправила плечи, выдохнула и пошла к себе. Она решила уйти с достоинством, не опуская головы.
39
Телефон и ноутбук действительно забрали. Всё, что Джема успела сделать, это выключила гаджеты, чтобы никто не мог их включить, разблокировать и просмотреть сообщения. Она не хотела, чтобы отец обнаружил эсэмэс от Вити и взбесился еще сильнее. «Пусть лучше думает, что я бунтую, чем гуляю с парнем», – решила она. Так было безопаснее для всех.
Роза пошарила в ее сумке, не нашла там ничего интересного или провокационного, собрала все электронные устройства и молча вынесла из комнаты. Ужин девушке подали прямо в комнату. Яна не стала с ней разговаривать, жестами показала, что их могут подслушивать.
Джеме было очень больно. Не из-за того, что с ней обошлись как с ребенком, и не из-за того, что она вдруг стала изгоем в собственном доме. А из-за того, что она ощущала себя собачкой, у которой пытались выработать условный рефлекс.
Будешь делать не так, как нам надо, – лишим всего: и свободы, и общения, и элементарного уважения. И это оказалось обиднее всего. С ней не пытались поговорить о том, почему это произошло или что она чувствовала, никто не собирался разбираться в проблеме. Взрослые просто корректировали ее поведение единственным доступным им способом – давлением.
Когда за мачехой закрылась дверь, Джема упала на постель и разрыдалась. Теперь они с Витей не увидятся. Осознавать это было невыносимо. Она не могла даже позвонить ему и сказать, что у нее все хорошо. Но разве это хорошо? Что, блин, хорошего в том, что ты не имеешь голоса и не являешься хозяином своей жизни?
Да, она пропускала занятия. Но разве у нее был выбор? Они сами сделали всё, чтобы Джема не могла видеться с друзьями в свободное время. Они ограничили круг ее знакомых до тех, кто был им полезен и удобен, сами установили рамки и стали диктовать, с кем дружить и чем заниматься в свободное время, так?
Значит, она не виновата в том, что прогуливала занятия в академии. Если бы ей давали хотя бы несколько часов в день, чтобы проводить их по своему усмотрению, учеба не пострадала бы. А теперь всё так плохо. Теперь Джема не могла жить без этого парня, думала только о нем.
Она уткнулась в подушку и услышала собственный стон. Девушке было так плохо, что она разрыдалась в голос. Ей хотелось убежать, броситься к нему навстречу, сказать, что ей плевать на все запреты, но… страх перед отцом стал еще сильнее, чем прежде.
Теперь Джема видела гнев в его глазах, могла осязать его физически, и у нее тряслись поджилки от одной только мысли, что придется его ослушаться.
У них с Витей не было будущего. Нужно смириться и забыть. Про него, про их поцелуи, про их поездки на мотоцикле. Забыть и не вспоминать, что однажды она смотрела в глаза другого человека, будто ныряя в глубины зеркала, и чувствовала, как замирает сердце от счастья. Не вспоминать…
Ночью у нее поднялась высокая температура. Джема стонала в бреду, дрожала, потела, снова дрожала, кутаясь в мокрое от пота тонкое одеяло. Она ощущала, что голова нагрелась так сильно, что готова была вот-вот лопнуть, но никак не могла проснуться. Только хрипло дышала, глотая пересохшим ртом воздух и всё звала его на помощь.
А он не пришел.
Утром температура не спала. Обеспокоенная мачеха вызвала доктора. Сквозь сон Джема слышала, как отец, меряя шагами комнату, ругал ее за неосмотрительность: «Шаталась где-то, простыла!» И чтобы не слышать этих слов, девушка отключалась.
Какие-то таблетки, вода, бульоны, причитания… Градусник каждые два часа. Новые наставления врача. Джема не помнила толком этот день. Она не отзывалась на свое имя, не поворачивалась и не открывала век. Лежала, стиснув зубы, и понимала одно: они с Витей больше не увидятся. Нет никакой возможности. Тотальный контроль, слежка, угрозы…
Нет, она не могла смириться с таким положением дел. И температура упорно поднималась вновь.
– Сорок! – недовольно озвучила мачеха в очередной раз.
Вызвали «скорую».
– Нужно госпитализировать.
– Не поеду, – выдавила из себя Джема и уткнулась в подушку.
Ей поставили какой-то укол.
– Оставьте меня в покое, – попросила девушка.
Так прошел второй день.
Ночью, когда в комнате стало тихо, она почувствовала, что стало легче. Села на кровати и стала всматриваться в темноту. Голова кружилась, тело еще было слабым, но Джема встала и, пошатываясь, направилась к балкону. Распахнула дверь. Никого, только ветер.
