— А я хочу знать, в чем моя вина, — что я подрался с несколькими таксистами?
— В обвинении сказано, что вы подошли к полицейскому агенту как будто затем, чтобы попрощаться с ним, а сами ударили его по лицу.
— Но это ложь! Я его предупредил — и откуда мне было знать, что это полицейский агент?
— Уходите вы поскорей — посоветовал юрист.
— Пошли, пошли; — Коллис взял его под руку, и они спустились во двор.
— Я желаю произнести речь! — заорал Дик. — Я хочу рассказать этим людям, как я насиловал пятилетнюю девочку. Может, я в самом деле…
— Пошли, пошли.
У ворот дожидалось такси, в котором сидела Бэби с врачом. Дику не хотелось смотреть Бэби в глаза, а врач ему не понравился; судя по строго поджатым губам, он принадлежал к самому непонятному типу в Европе — типу латинянина-моралиста. Дик попробовал подвести свой итог происшедшему, но отклика ни у кого не встретил. В его номере в «Квиринале» врач смыл с его лица грязный пот и остатки запекшейся крови, осмотрел все телесные повреждения, прижег мелкие ссадины и наложил повязку на глаз. Дик попросил дать ему четверть таблетки морфия — неспадавшее нервное возбуждение не дало бы ему уснуть. Когда морфий подействовал, Коллис и врач ушли, а Бэби осталась ждать сиделку, вызванную из английской лечебницы. Бэби сегодня порядком досталось, но она находила утешение в мысли, что, как бы ни безупречен был Дик до сих пор, события этой ночи дали им нравственное превосходство над ним на все время, пока он еще будет им нужен.
Книга третья
1
Фрау Кэтс Грегоровиус догнала мужа на дорожке, ведущей к их вилле.
— Ну, как Николь? — спросила она ласково, но ее срывающееся дыхание выдавало поспешность, с которой она бежала, чтобы задать этот вопрос.
Франц недоуменно оглянулся.
— Николь здорова. А почему ты вдруг спрашиваешь, душенька?
— Ты так часто навещаешь ее, что я решила — наверно, она больна.
— Поговорим об этом дома.
Кэтс покорно умолкла. Кабинета у Франца на вилле не было, в гостиной занимались дети; поэтому они прошли прямо в спальню.
— Прости меня, Франц, — сказала Кэтс, прежде чем он успел раскрыть рот.
— Прости, милый, я не должна была так говорить. Я знаю свой долг и горжусь им. Но у нас с Николь какая-то взаимная неприязнь.
— Птички в гнездышках мирно живут, — провозгласил Франц, но, спохватясь, что тон у него разошелся со смыслом, повторил свое изречение в том размеренном, четком ритме, которым его старый учитель, доктор Домлер, любую банальность умел сделать многозначительной:
— Птички — в гнездышках — мирно — живут.
— Да, да, конечно. Ты не можешь упрекнуть меня в недостатке внимания к Николь.
— Я тебя упрекаю в недостатке здравого смысла. Николь не только жена Дика, но и его больная, и в какой-то мере останется ею навсегда. А потому в отсутствие Дика я считаю себя ответственным за ее состояние. — Он помедлил, прежде чем сообщить Кэтс новость, которую немного попридержал с шутливым намерением подразнить ее. — Я утром получил телеграмму из Рима.
Дик болел гриппом, но уже поправился и завтра выезжает домой.
Кэтс, явно обрадованная, продолжала более бесстрастным тоном:
— По-моему, Николь не так больна, как кажется. Она сама преувеличивает свою болезнь, используя ее как орудие власти над окружающими. Ей бы надо быть киноактрисой, вроде твоей хваленой Нормы Толмедж, — все американки мечтают о такой карьере.
— Уж не ревнуешь ли ты меня к Норме Толмедж?
— Я вообще не люблю американцев. Все они эгоисты — э-го-исты!
— И Дика не любишь?
— Дика люблю, — призналась она. — Но Дик совсем другой, он думает не только о себе.
…И Норма Толмедж тоже, мысленно произнес Франц. Уверен, что она так же умна и добра, как и красива. Просто ей поневоле приходится играть глупые роли. Уверен, что Норма Толмедж — женщина, знакомством с которой можно гордиться.
Но Кэтс уже позабыла про Норму Толмедж, хотя однажды изводилась из-за нее всю дорогу от Цюриха, куда они ездили в кино.
— Дик женился на Николь ради денег, — продолжала она. — Поддался искушению — ты мне сам как-то раз дал понять это.
— Нехорошо так говорить, Кэтс.
— Ладно, беру свои слова обратно. Все мы должны жить, как птички в гнездышке, по твоей поговорке. Но это очень трудно, когда Николь — когда видишь, как она старается отстраниться, даже не дышать, словно от меня плохо пахнет!
Это не было фантазией Кэтс. Она сама делала почти всю работу по дому и не привыкла много тратить на свою одежду. Любая американская продавщица, каждый вечер стирающая свои две смены белья, уловила бы чуть заметный запах вчерашнего пота, исходивший от Кэтс, даже не запах, а так, аммиачный намек на извечность труда и распада. Для Франца это было чем-то столь же естественным, как и густой маслянистый аромат волос Кэтс, и то и другое входило в его жизнь необходимым элементом. Но Николь с ее обостренным от природы обонянием, еще маленькой девочкой морщившаяся, когда ее одевала нянька, с трудом выносила соседство Кэтс.
— А дети! Она не хочет, чтобы они играли с нашими детьми… — Но Франц не пожелал больше слушать:
— Довольно. Ты, кажется, забываешь, что без денег Николь у нас не было бы этой клиники. Пойдем лучше завтракать.
Кэтс пожалела о своей неуместной вспышке, но слова Франца напомнили ей про то, что и у других американцев водятся деньги, а неделю спустя ее неприязнь к Николь нашла себе новый выход.
Грегоровиусы устроили у себя обед по случаю возвращения Дика. Не успели Дайверы выйти за дверь после этого обеда, как Кэтс повернулась к мужу.
— Ты видел его лицо? Это следы дебоша!
— Не спеши с выводами, — предостерег Франц. — Дик сам мне все рассказал в первый же день. Он участвовал в любительском боксе во время переезда через Атлантику. Американцы постоянно занимаются боксом в этих трансатлантических рейсах.
— Так я и поверила! — насмешливо отозвалась Кэтс. — У него одна рука почти не поднимается, а на виске незаживший шрам и видно место, где были сбриты волосы.
Франц этих подробностей не разглядел.
— Думаешь, такие вещи способствуют репутации клиники? — не унималась Кэтс. — От него и сегодня пахло вином, и это не первый раз с тех пор, как он вернулся.
Она понизила голос, как того требовала значительность суждения, которое ей предстояло высказать.
— Дик перестал был серьезным врачом.
Франц передернул плечами, как бы стряхивая ее настойчивые обвинения, и жестом показал наверх. В спальне он напустился на жену.
