— …лучше всего.
Через минуту Дик подошел к Николь, недовольно вытирая полотенцем наспех сполоснутое лицо.
— Твой приятель что-то в большом запале. Желает срочно поговорить с нами обоими, и я согласился, чтобы поскорей отвязаться от него. Идем!
— Но я не кончила стричься.
— Потом дострижешься. Идем!
Не без досады Николь попросила удивленную парикмахершу снять с нее пеньюар и, чувствуя себя лохматой и неприбранной, пошла за Диком к выходу из отеля. Томми, ждавший на улице, склонился к ее руке.
— Пойдем в «Cafe des Allies», — сказал Дик.
— В любое место, где никто нам не помешает, — ответил Томми.
Когда они сели под сводом деревьев — лучшее убежище летом, — Дик спросил:
— Будешь что-нибудь пить, Николь?
— Только citron presse
[101]
.
— Мне — un demi,
[102]
— сказал Томми.
— «Блек-энд-Уайт» и сифон с водой, — сказал Дик.
— Il n’y a pas de «Blackenwite». Nous n’avons que «Johnny Walkeir».
[103]
— Ca va.
[104]
Пусть патефон
Не заведен,
Но как сквозь сон
Играет он.
— Ваша жена вас не любит, — сказал вдруг Томми. — Она любит меня.
Они посмотрели друг на друга с поразительным отсутствием всякого выражения. В такой ситуации общение двух мужчин почти невозможно, потому что между ними существует лишь косвенная связь, определяющаяся тем, в какой мере принадлежит каждому из них замешанная в этой ситуации женщина; все их чувства проходят через ее раздвоившееся существо, как через неисправный коммутатор.
— Одну минуту, — сказал Дик. — Donnez-moi du gin et du siphon.
[105]
— Bien, mosieur.
[106]
— Продолжайте, Томми, я слушаю.
— Совершенно ясно, что ваш брак с Николь исчерпал себя. Вы больше не нужны ей. Я пять лет ждал, когда это случится.
— А что скажет Николь?
Оба повернулись к ней.
— Я очень привязалась к Томми, Дик.
Он молча кивнул.
— Ты больше не любишь меня, — продолжала она. — Осталась только привычка. После Розмэри уже никогда не было так, как раньше.
Такой поворот не устраивал Томми, и он поспешил вмешаться.
— Вы не понимаете Николь. Оттого что она когда-то болела, вы обращаетесь с ней всю жизнь как с больной.
Тут их разговор был прерван каким-то потрепанным американцем, назойливо предлагавшим свежие номера «Геральд» и «Нью-Йорк таймс».
— Берите, братцы, не пожалеете. Вы что, давно здесь?
— Cessez cela! Allez-vous-en!
[107]
— прикрикнул на него Томми и, повернувшись к Дику, продолжал:
— Ни одна женщина не потерпела бы такого…
— Братцы! — перебил опять американец с газетами. — Ну пусть я, по-вашему, зря теряю время — зато другие не теряют. — Он вытащил из кошелька пожелтевшую газетную вырезку, которая Дику показалась знакомой.
Это была карикатура, изображавшая нескончаемый поток американцев, сходящих на французский берег с мешками золота в руках. — Думаете, я тут не урву свой кусочек? А вот посмотрим. Я специально приехал из Ниццы ради велогонки Tour de France.
Только когда Томми свирепым «allez-vous-en» отогнал этого человека от их столика, Дик вспомнил, где он его видел.
Это был тот самый, что однажды, пять лет тому назад, пристал к нему на Rue de Saints Anges в Париже.
— А когда Tour de France ожидается здесь? — крикнул Дик ему вслед.
— С минуты на минуту, братец.
Он наконец исчез, весело помахав им на прощанье, а Томми возобновил прерванный разговор.
— Elle doit avoir plus avec moi qu’avec vous.
[108]
— Говорите по-английски! Что это означает — doit avoir?
— Doit avoir — она будет со мной счастливее, чем с вами.
— Еще бы — прелесть новизны. Но мы с Николь бывали очень счастливы, Томми.
— L’amour de famille,
[109]
— презрительно усмехнулся Томми.
— А если Николь станет вашей женой, разве это не будет тоже семейное счастье? — Шум на улице не дал Дику продолжать. Этот шум, нарастая, заполнил всю набережную, вдоль которой густела толпа неизвестно откуда вынырнувших зевак.
Неслись мимо мальчишки на велосипедах, ехали автомобили, битком набитые разукрашенными спортсменами, трубили трубы, возвещая приближение велогонки, в дверях ресторанов теснились непохожие на себя без фартуков повара — и вот наконец из-за поворота показался первый гонщик в красной фуфайке. Он катил один, деловито и уверенно работая педалями под нестройный гам приветственных выкриков. За ним из закатного зарева выехало еще трое — три линялых арлекина с ногами, покрытыми желтой коркой пыли и пота, с отупевшими лицами и тяжелым взглядом бесконечно усталых глаз.
Томми, встав перед Диком, говорил:
— Николь, вероятно, захочет получить развод, — надеюсь, вы не вздумаете чинить препятствия?
После первых гонщиков появилось целых полсотни, растянувшиеся на двести ярдов; одни застенчиво улыбались, другие явно напрягали последние силы, у большинства же были написаны на лице усталость и равнодушие. Арьергард составляла группа мальчуганов, потом проехало несколько безнадежно отставших одиночек и, наконец, грузовик с жертвами аварий или малодушия.
Они вернулись к своему столику. Николь ждала, что Дик теперь перехватит инициативу, но он спокойно сидел, обратив к ним недобритое лицо, гармонировавшее с ее недостриженными волосами.
— Ведь ты и в самом деле давно уже не счастлив со мной, — заговорила Николь. — Без меня ты сможешь вернуться к своей работе — и тебе гораздо легче будет работать, когда ты не должен будешь беспокоиться обо мне.
