Красный салат: смешайте восемь столовых ложек жирных сливок, чайную ложку томатной пасты, чайную ложку сахара, кайенский перец, лимонный сок и один нарезанный лук-шалот. Добавьте нарезанную кубиками варёную свёклу и триста граммов так же нарезанного языка, мелко нашинкуйте полкочана красной капусты. Поставьте на два часа в прохладное место (используйте лист салата-латука вместо тарелки).
Баранья нога с мадерой: смешайте стакан мадеры, стакан бренди, четыре зубчика нечищеного чеснока, три гвоздики, щепотку тимьяна, соль и молотый перец и дайте этому коктейлю постоять ночь. Наутро процедите смесь через марлю, наполните ею шприц с толстой ветеринарной иглой и впрысните в баранью ногу в нескольких местах. Положите ногу в форму для запекания и оставьте до вечера; вечером запеките при 240 °C из расчёта 10–15 минут на полкило (Дали предпочитал мясо с кровью и настаивал на 8–10 минутах). Чеснок сварите, затем очистите и вилкой разомните в пюре, после чего подмешайте в вытекший из мяса сок.
Обессилев к вечеру, выпейте коктейль «Казанова»: смешайте по чайной ложке кампари и имбиря, четыре столовые ложки бренди, две — старого бренди (желательно Vielle Cure), щепотку кайенского перца, уберите на полчаса в холод, залейте соком одного апельсина. Окрыляющий эффект не заставит себя ждать (я пробовала после лекции о Сальвадоре Дали — это работает), и можно отправляться прогулку, заменив ужин на чупа-чупс: ведь логотип для него придумал именно Сальвадор Дали.
Хотите познакомиться с человеком, в чьих картинах Дали черпал вдохновение? Вам нужен девятый герой. А восьмой герой ненавидел сюрреалистов (и было за что).
Седьмой герой
Когда рождается ребёнок, к нему с небес спускается ангел-хранитель, который отныне будет всегда стоять за его плечом, направлять его по жизни и нести на руках тогда, когда сил идти уже не останется. Некоторые люди даже знают своих хранителей по именам. Я своих не только знаю, но ещё и отчётливо вижу. Они не прячутся за моей спиной, а открыто сопровождают меня, управляют моей лодкой и сидят на вёслах.
Болезнь, Безумие и Смерть (https://qrgo.page.link/eg8NN). Вот те ангелы, что на чёрных крыльях слетелись к моей колыбели. Любовь, щедро вложенная Богом в младенческое сердце, впитала в себя их черноту и стала для меня очередной болезнью, самой, пожалуй, страшной. Я по-христиански трепетно и безусловно люблю свою семью. Отец — военный доктор, так что живём мы скромно, даже бедно. Папа водит меня в лазарет, где мои ангелы с воистину вселенским размахом творят жуткую, гниющую, разлагающуюся реальность. Она цепляется за нашу одежду, за наши мысли и чувства, как репейные колючки, и вот уже проникает в наш дом.
От чахотки умирает мама. Мне пять лет. Как вы видите, я стою у её постели и впервые отчётливо слышу крик Ангела Смерти: абсолютную, всепоглощающую, вводящую родных в состояние транса и оцепенения тишину. Ту самую оглушительную тишину, что, отражаясь от стен крохотной комнатёнки, во сто крат усиливается, делаясь невыносимой. Я зажимаю уши ладонями, только бы её не слышать, только бы спрятаться у себя внутри, но я уже пропитан ею насквозь, и бежать мне некуда…
Болезненная религиозность отца доходит до психоневроза. Он каждый вечер читает нам, детям, проповеди, нервно шагая взад-вперёд, а я рисую углем огромные фигуры слепых людей, получая от этого ни с чем не сравнимое наслаждение. По ночам… По ночам меня преследуют видения ада, так что я почти не сплю. Видите ли, я рано узнал, что такое вечные муки и что поджидает грешников, которых всё-таки угораздит попасть в ад.
Когда отец наказывает нас, он становится совершенно безумным от ярости, и я вижу дьявола в его глазах. Но я люблю его всё равно, и его уход станет для меня страшным потрясением.
Хотя до него Ангел Смерти заберёт мою сестру Софи, а у Лауры диагностируют шизофрению. Образ умирающей Софи так крепко засядет в моей воспалённой памяти, что не стать художником и не написать её я просто не смогу.
И вот, бросив странную затею выучиться на инженера, я иду семимильными шагами по художественной стезе, изящно и непринуждённо вписываюсь в богемные круги Норвегии, потом Франции, затем Германии, как бы последняя этому ни противилась.
На выставке в Берлине меня знакомят с Туллой — невероятной красоты женщиной с рафаэлевской шеей. Я люблю её — не шею, а Туллу, всю, целиком — люблю болезненно, трепетно, нежно и нервно, люблю с мальчишеским самозабвением, я отдаю ей всего себя без остатка. А она… Она хочет замуж. Нет, я понимаю, что любая женщина хочет замуж, особенно любящая и любимая, это естественно. И как ей объяснить, что именно поэтому я дал себе клятву никогда не жениться? Ведь стань я её супругом, мои ангелы перейдут и к ней, и к нашим детям, и я не смогу их защитить. Я и так в этой любовной круговерти последних лет подзабыл о них, а они этого не прощают. И вот уже мне сообщают, что Смерть забрала и мою возлюбленную. Она покончила с собой, и жениться не пришлось, чтобы слишком близко подпустить к себе Туллу, чтобы мои ангелы отравили и её душу… Я с тяжёлым сердцем еду в её дом, ощущая весь груз вины перед её семьёй, не зная, как смотреть им в глаза, и… встречаю Туллу. Она, оказывается, жива и здорова, а весь этот розыгрыш затеяла, чтобы принудить меня к женитьбе.
О чём мы с ней говорили, оставшись наедине, я никому не скажу, но выйду из этого дома вновь одиноким — и с простреленной ладонью. Рана, конечно, не страшная, но со временем держать палитру мне будет всё труднее. Это был хороший урок. Мне нельзя любить, нельзя, нельзя, нельзя…
Можно рисовать! Мои картины — не в меру откровенная автобиография, написанная кровью оголённой души. Их, как любую книгу, бессмысленно читать по отдельности, они должны звучать хором, так что я создаю серии, открываю масштабные выставки на сотню, а то и больше, работ. Я воспроизвожу те линии и цвета, что стоят перед моим мысленным взором. Пишу по памяти, не вношу ничего лишнего, не добавляю забытые детали. Вам мои работы кажутся странными, даже пустыми, но их простота объясняется именно этим.
Это дневник памяти, а она затирает всё, кроме самого важного. Я воспроизвожу мрачные краски ушедших дней, чем вызываю страшное неприятие у критиков — и горячую поддержку собратьев по цеху.
Публика считает мои картины незавершёнными, но у меня даже эскизы и наброски куда более законченные, чем у всех современников вместе взятых! Мои работы передают настроение и состояние — а что от них ещё нужно? Если прислушаться, они звучат, если всмотреться, движутся. Моё творчество — это симфония о Жизни, Любви и Смерти, которые моя безумная голова старается примирить, объединить в нечто неразрывное… Я провожу время в обществе покойников — матери, сестры, дедушки и отца (больше всего с отцом). Воспоминания, все до мельчайших подробностей, возвращаются ко мне. И я не пишу то, что вижу. Я пишу то, что видел. То, что живёт во мне, раз за разом застилает взор, отдаляя от настоящего, сегодняшнего. Я пишу впечатления, чувства, переживания по многу раз, пока не приглушу их хоть немного, не вылью из головы на холсты. Я не занимаюсь самокопированием, я занимаюсь самолечением.
