Прелюдия к «Влюблённости»
Что-то кончается, что-то начинается. Личная трагедия вроде смерти брата может обернуться новой жизнью и переоценкой ценностей. Именно после раннего ухода Эрнста Густав совершил крутой поворот в своём искусстве, променяв лояльность заказчиков на собственный выразительный язык. Именно Эрнст, уходя, связал его клятвой с семьёй Флёге и в конечном счёте буквально приковал к Эмилии.
Эмилия была младше Густава на 12 лет и относилась к климтовскому типу женщины. Или сам этот тип родился из любви к Эмилии? Сейчас уже точно не скажешь, да это и не так важно. Эмилия была свободной во всём — её немыслимо было сковать тисками корсета или узами брака. Она не то что была далека от идеи замужества, то есть нахождения «за мужем», в позиции подчинения, смирения и послушания, — она не желала даже оставаться на равных. Она была выше любого мужчины. В случае с Климтом — ещё и физически (как, впрочем, большинство венских красавиц). Рядом с ней он смотрится неотёсанным медведем, каковым, в общем-то, и был, — это и пленяло светских дам, привыкших к вышколенным кавалерам. Возможно, эта простота, помноженная на животную сексуальность, прельщала и Эмилию. Вероятно, свой вклад внёс творческий симбиоз: он участвовал в «сочинении» платьев для её модного дома, она одевала его моделей (а заодно сшила льняной балахон, который он носил везде, где этикет не предписывал появляться исключительно во фраке и при высоком воротничке). Наверняка было что-то ещё, что связывало этих свободолюбивых, непохожих и будто созданных друг для друга людей.
Когда я смотрю на их общие фото и на этот набросок к «Влюблённости», я думаю о том, что её холодная возвышенность над мужчиной была скорее защитной маской, реакцией на затхлый воздух светской Вены со всем её двуличием и отрицанием права женщины распоряжаться своим телом и своими чувствами. Климт разделял её взгляды и так же, как и она, ратовал за свободу женщины от гнёта устаревшей морали. Оставаясь наедине, они могли отбросить все условности, раствориться друг в друге и не думать о том, кто выше. Хотя её лицо исполнено щемящей нежности, а руки стремятся обхватить его могучую спину, хотя она буквально на наших глазах, расслабляясь, опадает в его крепких объятиях — он не доминирует над ней, он поглощён мгновением, когда два «я» сливаются в «мы». Посмотрите на этот набросок и повторите вслух расхожую фразу: «В их отношениях не было интимной близости, это особая платоническая связь». Вы в это верите? Я — нет.
Густав Климт. «Стоящая пара влюбленных, вид сбоку». 1907–1908 годы.
Графит, красный карандаш, золотая краска. Альбертина, Вена, Австрия
Как стать ближе к Климту
Теория невероятности
[3] гласит, что, возможно, мой читатель — ювелир. Если так, поздравляю вас, вы весьма близки к Климту. Если же нет, посетите ювелирный мастер-класс. Сейчас можно найти творческое развлечение на любой вкус, даже создать своими руками золотой кулончик.
Климт — сын ювелира. В юности он помогал отцу в мастерской, и этот опыт пророс в его «золотом периоде». Эти картины будто сотканы из золота и инкрустированы эмалями и драгоценными камнями. Если вы перед мастер-классом ещё и пересмотрите картины Климта и постараетесь создать нечто по их мотивам, соприкосновение с душой мастера вам гарантировано!
Женщины — не божественные, а самые что ни на есть земные — доминируют не только в искусстве Климта. Этим же отличается творчество седьмого, восьмого и последнего героев.
Второй герой
Любите ли вы театр так, как люблю его я? Самозабвенно и безгранично, разбивая, разбирая собственную оболочку, втирая театр себе под кожу, впрыскивая в вены, выворачивая себя — и окружающий мир заодно — наизнанку, так, что уже решительно непонятно, где внутри, а где наружа, и я это стою на сцене или вы сидите в зрительном зале моей души. Вы, пожалуйста, располагайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома: я ведь не привык строить заборы между внутренним и внешним. Вы только осторожнее, бережнее, ладно? Не затопчите мою хрупкую детскую душу своими взрослыми разумными сапожищами, мне от них делается больно, а вам от них никакого проку — этот спектакль надо смотреть сердцем, дайте своей голове отдохнуть, а? Ну, хоть сегодня! Ну, как в театре! Во-о-от. Спасибо вам, спасибо!
Я, как видите, совсем ещё ребёнок. Отец учит меня игре на скрипке, а бабушка подсовывает коробку цветных карандашей. Папе это не нравится: трёхлетка и так вечно отвлекается, а тут ещё эти карандаши! Но бабуля ужасно упёртая, и спорить с ней, конечно, бессмысленно, а я пока успешно совмещаю рисование с игрой (ой-ой-ой), уже в городском симфоническом оркестре!
Вот мне четыре, и в складках скатерти в дядюшкином ресторане я вижу гнусную морду, которая, очевидно, надо мной глумится. Вот мне 15, и я прихожу к выводу, что в музыке после Моцарта и Баха делать решительно нечего — ими сказано всё, что стоило сказать. Вот мне пять, и маленькие дьяволята с моих картинок с рёвом уносятся в окно, а мама почему-то отказывается в это верить. Вот мне 60, и я медленно умираю от склеродермии
[4], мумифицируясь заживо. Вот мне 18, и я решаю посвятить свою жизнь живописи, ибо здесь, в отличие от музыки, сказано не всё: вы сами видите, какой назрел разлом, кризис поиска новых форм, новой выразительности, новой реальности. Какая, в сущности, разница, сколько мне лет? В моём внутреннем театре я сотни раз умирал и сотни раз рождался, я вечный старец и вечный ребёнок.
Мне три года, я вываливаю из коробки на стол первые в своей жизни карандаши. Беру один и ставлю точку на листе. С неё-то всё и начинается в нашем с вами театрике, а заодно и в театре космоса, вселенной, мироздания. Очутившись в пространстве сцены, точка, как и любая другая актриса, приходит в движение. Её космогонический танец чертит перед вами линии: смотрите, смотрите, вот они уже сплетаются в плоскости, в объёмные формы, в эмоции, в горы, города, людей, детей, в целый микрокосм отдельно взятого спектакля.
Спектакль моего бытия, начавшись в точке рождения 18 декабря 1879 года, идёт без антрактов уже 140 лет до сего дня, и даже смерть — не повод прерывать наше шоу, верно?
Бог с вами, умирать ещё рано, я молод, поговаривают, что даже красив и, вне всякого сомнения, ещё и талантлив. Я учусь у мастеров модерна, жёсткими и хлёсткими линиями передаю настроение и характер натурщицы в частной школе живописи, но с живописью у меня, честно говоря, не ладится. Понимаете, мой путь, начавшись с точки, так и вьётся линиями, изо дня в день, из рисунка в рисунок, и я, конечно, говорю, что краски лишь декорируют пластическое впечатление, но вы же знаете басню про лису и виноград. И что я, по-вашему, должен говорить, если краски мне не даются, я их не чувствую и не понимаю? Нет-нет, не смотрите, не надо, пожалуйста, вы правда не найдёте здесь ничего интересного! Лучше послушайте, как я играю на скрипке в нашем студенческом квинтете!
