– Что вы сказали?
Та недовольно вздохнула.
– Я сказала, что у меня сегодня тоже кое-что произошло.
– И что же? – Гордон облокотился на стол.
– Я получила письмо из Лондона.
– Из Лондона.
– Да. Там говорится, что… – Она запнулась, полезла в сумочку и достала конверт. – Прочитайте.
Гордон взял конверт, вытащил из него письмо. В шапке значилось: «Госпоже Кристине Экхардт, Будапешт», а немного выше была нарисована какая-то глупая фигурка пингвина. Гордон пробежал глазами письмо и отдал его Кристине.
– Вы не рады? – спросила она.
– Почему же? Я рад.
– Не хотите, чтобы я уезжала?
– Я этого не говорил.
– Хотите, чтобы я осталась?
– Такого я тоже не говорил.
Кристина встряхнула волосами, посмотрела на сцену и сделала глоток вина.
– Руководитель совершенно нового английского издательства увидел ваши работы на Олимпийских играх в Берлине и решил, что вы нужны им на должности иллюстратора. – Гордон замолчал и закурил.
– Совершенно верно.
– Хорошо. Поймите меня правильно, я не издеваюсь и не веду себя как дикарь. Но объясните мне, зачем иллюстратор издательству, которое печатает книги без картинок, да еще и с одинаковой обложкой? Каждая поделена на три части, средняя белая, верхняя и нижняя какого-то другого цвета.
– Значит, вы знакомы с издательством «Пингвин».
– Знаком.
– Тогда вам следует знать, что у них не все обложки одинаковые. И я могу разработать новый дизайн.
– Было бы неплохо.
– Я хочу поехать туда только на год.
– Вы уверены?
– Помните, пару недель назад меня пригласили подготовить материал для Международного евхаристического конгресса? Точнее, для одной его секции.
– Но конгресс будет только через полтора года.
– Знаю, поэтому я хочу вернуться через год. И раз уж речь зашла об этом, я предлагаю вам поехать со мной. Я должна дать ответ через неделю. Если откажусь, им придется искать кого-то другого. Но если соглашусь, вы можете поехать со мной.
– В Лондон.
– Именно.
– Я не поеду, Кристина, и вы сами это прекрасно знаете. Я не могу уехать. Из-за дедушки.
– Знаю. А мне, как вы считаете, стоит поехать?
– Раз уж это для вас так важно.
– А для вас важно, чтобы я осталась? – спросила Кристина.
– Для вас важно уехать, – ответил Гордон.
Они вышли из бара после десяти вечера. Кристине абсолютно не понравилось представление двух американских певиц, Гордон, напротив, слушал увлеченно, заметно наслаждаясь пением двух белозубых, улыбчивых женщин, прыгающих по сцене в тюлевых юбках и с большими париками на головах.
– Покажите мне это место. – Кристина сильнее укуталась в пальто.
– Какое место?
– Тело девушки. Где его нашли?
– На улице Надьдиофа.
– Это вы уже говорили, – сказала Кристина и пошла в направлении площади Луизы Блахи.
– Вы куда? – окликнул ее Гордон.
– Туда, – ответила Кристина. – Там спрошу, у каких ворот лежало тело.
Жигмонд сделал глубокий вдох, бросил недокуренную сигарету на проезжую часть и пошел за девушкой.
– Что на ней было? – спросила Кристина, когда Гордон ее догнал.
Он рассказал.
– А ногти? Руки?
Гордон начал вспоминать: руки у девушки были ухоженными, ногти аккуратно подстрижены.
– А волосы?
Тут репортер попал впросак: он думал, что Кристина спросила про прическу, но нет.
– Я имею в виду: жирные, растрепанные, крашеные?
– Нет. – Гордон покачал головой.
Девушка продолжила допрос, мужчина терпеливо отвечал, если знал, что говорить.
– Вы вообще хоть что-нибудь замечаете? – взглянула на него Кристина, когда они дошли до пересечения улицы Вешшелени и кольцевого проспекта Елизаветы. – Из вас вышел бы никудышный детектив.
Гордон не проронил ни слова, пока они не оказались на улице Надьдиофа. Он повернул у второго дома справа и остановился.
– Ее нашли здесь, – показал он Кристине.
Над ними открылось окно.
– Манци! Домой, кому сказал! – раздался пьяный крик.
– Все еще не хотите знать, как здесь оказалась проститутка-еврейка? – Кристина устремила на Гордона пристальный взгляд. – К слову, вы сами-то видели проституток-евреек? Если хотите знать мое мнение, важно не то, как она умерла, а почему девушка из порядочной еврейской семьи пошла в проститутки.
Глава 3
Утром Гордон встал, стараясь не шуметь, потому что Кристина еще спала. Он аккуратно побрился, достал из шкафа чистую рубашку, на каждом шагу проверяя, как бы случайно не наступить на скрипучую половицу. Сон у девушки был, как всегда, крепким, но мужчина не хотел рисковать.
На кухне он выдвинул стул из-за стола и сел. Взял банку варенья, которую Кристина захватила с собой вчера, снял целлофан и опустил ложку в банку. Он был готов к худшему. Мор часто портил варенье, вкусным оно получалось крайне редко. Но на этот раз содержимое банки оказалось на редкость съедобным. Только Гордон не мог понять, из чего оно было сделано, а вкус был приятный. Кажется, яблоко и крыжовник. Либо айва и шиповник. А может, айва и ревень. Или старик по-своему приготовил персик. Гордон пожал плечами и доковырял остатки. В гостиной он взял с кресла пиджак, на минуту остановился перед зеркалом в прихожей, поправил шляпу и закрыл за собой дверь.
Дворник подметал тротуар у ворот.
– Доброе утро, господин репортер! – поздоровался он, расплываясь в улыбке.
– И вам того же, Иванчик, – кивнул Гордон и пошел в сторону улицы Надьмезё. На проспекте Императора Вильгельма можно сесть на трамвай, завтракать в «Аббации» ему все равно не хотелось. В табачном киоске Гордон купил газету «Восемь часов», сел на трамвай, сделал пересадку на площади Аппони и уже в половине девятого был в редакции, где вовсю кипела работа. Почти все пишущие машинки были заняты, сотрудники лихорадочно печатали. Гордон осмотрел помещение и поднялся этажом выше, в редакцию газеты «Венгрия». Здесь происходило то же самое. На входе сидел секретарь, который всегда все про всех знал.
– Репортер господин Фогель? – Мужчина лет пятидесяти, в полурасcтегнутом пиджаке, поднял взгляд на Гордона из-за своего крошечного письменного столика. – Прошу прощения, любезнейший, даже если умрет сам папа римский или архиепископ-примас Венгрии, господин Фогель все равно будет начинать свой день с теплой бриоши и черного кофе в кофейне «Нью-Йорк». Он не завтракал там только один раз. Когда румыны захватили Будапешт. Да и то не потому, что кофейня была закрыта, знаете ли. А потому что у него не было аппетита, так он сказал.
