Она прижала пальцы к губам, прикрыла глаза, не разрешая себе плакать, – держалась, держалась.
– Иди сюда, – позвал Влад.
Протянул руку, прижал к себе, насколько это возможно, когда сидишь за рулем. Погладил по голове.
– Я понимаю, – поддержал он ее. – Очень хорошо тебя понимаю.
Как она ни сопротивлялась, как ни дышала-глотала, но не совладала-таки со слезами, выкатились две, а за ними еще две. Вытерла торопливо ладошкой, шмыгнула носом и прижалась поплотней к Владу.
Помолчали, словно сплотившись в этом своем единении. Влад наклонился, поцеловал ее в голову, поддерживая, передавая свои силы, утешая.
– Пока я боролась против системы, против такой откровенной гадости, как покрывание убийцы теми, кто вообще-то нас именно от них и обязан защищать, я как бы отдавала Катюшке дань, как ты когда-то, восстанавливая справедливость после смерти отца. И это поддерживало меня, придавая силы, словно отгораживая от полного осознания всего ужаса и трагедии произошедшего. А когда эта борьба закончилась, я вдруг поняла совершенно отчетливо, что стала совсем другой и моя жизнь изменилась. Изменилась совсем. И откуда-то пришло осознание, что я хочу владеть инструментами для защиты своих прав, прав своих близких и вот таких несчастных женщин, и это моя необходимость и внутренняя потребность: знать законы и уметь ими апеллировать.
Она поцеловала Влада в щеку, благодаря за поддержку и понимание, выпрямилась, вытерла слезы, перевела дыхание и продолжила рассказ.
Это было так удивительно, что она с первого раза умудрилась поступить в университет. Ну да, готовилась, да и пройдя закалку в борьбе с системой, многое узнала и во многих правовых вопросах стала прекрасно разбираться, но ведь при поступлении не это главное. Но казалось, что кто-то словно вел ее, помогал свыше даже в мелочах. Забыла одну справку, а ей почему-то сделали поблажку – «принесете завтра». Опаздывала на экзамен – бежала прямо со смены, так у другой бригады вызов на ту же улицу, куда ей надо, ради нее даже «светомузыку» пару раз включали, чтобы не опоздать, и – опа – она успевает вот тютелька в тютельку, и все экзамены прошли как-то легко и достаточно просто.
Ну явно же прямо какая-то рука сверху! Может, Катюшка?
Жизнь сделала очередной странный кульбит, и вот уже Дина студентка, но и с работы нельзя было уходить, все-таки семья большая. И хоть они и сдавали целых три квартиры в аренду за приличные деньги, но девять человек народу: четверо пенсионеров и двое маленьких детей – это многовато на троих работающих за смешные оклады, пожалуй, что и с большим перебором. Так что работала.
А где-то в октябре, чуть больше месяца после начала учебы Дины, случилось два знаковых события, окончательно направивших ее жизнь в очень конкретное русло, словно опять кто-то свыше вел или подталкивал именно к этому.
Однажды в выходной, редким образом совпавший с выходным днем Дины, в дверь их квартиры кто-то позвонил долгим, продолжительным звонком. Пошел открывать дед Боря. Женщины, затеявшие лепить пельмени всем своим сплоченным дамским коллективом в пять человек, насторожились, прислушавшись к приглушенным, неясным голосам, доносившимся из прихожей.
Голоса замолкли, и через пару минут дед Боря вернулся в кухню в сопровождении незнакомой женщины.
– Вот, Диночка, женщина к тебе пришла, – с удивлением представил он посетительницу.
Женщина лет за пятьдесят, внешний вид и облик которой выдавал в ней человека опустошенного, словно придавленного бедой или тяжкой болезнью, смотрела измученным горем взглядом только на Дину, не замечая никого да, наверное, и ничего вокруг.
Дина медленно поднялась, сделала шаг навстречу женщине, как та вдруг тяжело, словно из нее вырвали удерживавший стержень опору, как-то грузно и обессиленно рухнула перед ней на колени, сложила жестом отчаявшегося просителя ладони на груди и, заглядывая снизу вверх в глаза, взмолилась:
– Помогите. Умоляю вас, помогите нам!
Инга Валерьевна с Антониной Борисовной вскочили с места, кинулись поднимать женщину, а та, не обращая внимания ни на требование встать, ни на руки, которые ее поднимали, все смотрела скорбным, умоляющим взглядом прямо Дине в глаза, как на самую распоследнюю надежду.
И завороженная этим взглядом, Дина не могла отвести своих глаз, так и продолжая стоять столбом и смотреть на замершую у ее ног просительницу.
Но повысивший децибелы общий гомон «курятника» вывел из ступора и Дину, и зарыдавшую вдруг внезапно женщину. Незнакомку подняли-таки с колен, усадили за стол, налили валериановых капель, а потом и крепкого сладкого чаю. Она все благодарила, растерянно и чуть заискивающе улыбаясь через льющиеся слезы, все извинялась и извинялась, и все кидала на Дину осторожные взгляды, полные ожидания и той самой крайней, самой распоследней надежды.
– Так чем я могу вам помочь? – спросила Дина, когда незнакомка немного успокоилась.
– Только вы и можете, Диночка, – поставив чашку с чаем на блюдце, сказала та неожиданно твердо. – Я увидела по телевизору репортаж о судьбе вашей подруги и передачу по Первому каналу, в которой вы рассказывали о том, как разваливают уголовное дело, возбужденное против ее мужа. Я стала искать материал об этом деле, и принимала участие в вашем пикете у здания суда, и ходила на все судебные заседания. Все мы понимали, что этого Дерюгина отпустят и обвинения с него снимут, но когда вдруг ему дали четырнадцать лет… – Она внезапно нервно, в два всхлипа, втянула в себя воздух: – Я поняла, что только вы сможете нам помочь. Только вы. – И зарыдала навзрыд: – Он убьет ее! Убьет мою дочь!
Ситуация у Вики, дочери Валентины Николаевны, так звали ту женщину, была еще более тяжелой и неразрешимой, чем у Катерины, хотя казалось бы, что может быть страшнее и тяжелее, чем та дикая, чудовищная смерть, которой она умерла.
Оказывается, может, да еще как!
Муж Вики был не просто милиционером, он был следователем одного из райотделов милиции, и именно того района, в котором и проживал с семьей. Мало того, ситуация усугублялась еще и тем, что Николай, как звали этого деятеля, был москвичом, и они жили в квартире, принадлежавшей ему.
Бить молодую жену Коля начал через три месяца после свадьбы, перед этим грамотно и целенаправленно ограничив все ее связи с миром. То есть Вике запрещалось общаться с подругами, друзьями и родственниками, потому что те на нее якобы плохо влияли и пытались вмешиваться в их жизнь. Ну, понятно: подруги такие-сякие, слишком вольные-свободные и чуть ли не проститутки, родственники хотят только одного – его помощи в своих делах, а маме родной (ну тут вообще банальная претензия) просто не нравится зять.
Вика практически сразу оказалась под его постоянным и неусыпным контролем – сотового у нее не было, звонить можно было только на домашний телефон. А вот с ним дела обстояли неоднозначно. Ее муж, пользуясь своим служебным положением, ежемесячно брал распечатки входящих-исходящих звонков их домашнего телефона и даже поставил жучок для прослушки разговоров. Однажды он до полусмерти избил Вику в наказание за то, что она пожаловалась маме, что он ее бьет.
