— В него встроен детектор взлома, — предупредил он. — Так что не пытайтесь меня обмануть и срезать его. Я сразу же узнаю об этом, а вы вернетесь за решетку как нарушивший условия освобождения.
Это тоже была полная чушь — мониторинг был частным делом Адама, не санкционированным судом, — но он хотел, чтобы у испуганного Бовы попытка снять браслет вызывала еще больший страх. Срезать устройство было очень трудно, но возможно. Поэтому нужно, чтобы Бова поверил, что Адама не интересуют его передвижения. Это главное.
— Я не собираюсь его ломать.
— Хорошо. — Адам выпрямился. — Моя роль проста: обеспечить вашу явку в суд. Не создавайте мне проблем. Договорились?
— Да. Договорились. Спасибо.
Адам кивнул.
— Не за что, Родни. Теперь вы свободны. Вас куда-нибудь подвезти? Полагаю, вашу машину конфисковали.
— Точно, — сказал Бова; он явно об этом забыл. — Нужно выяснить. Нет… я возьму такси. Или пройдусь пешком. Но все равно спасибо.
— Ладно. Удачи.
Адам сел в «Джип», достал из кармана «Айфон» и запустил приложение для мониторинга. А через несколько секунд уже смотрел на карту Чамберса, по которой медленно ползла красная точка.
— Отлично, Родни, — сказал он. — Найди его для меня.
21
В пятницу после обеда, во время встречи с болельщиками, Лорелл Маккой взял микрофон и сказал ученикам школы то, что Кент ожидал уже несколько дней: сезон официально посвящается памяти Рейчел Бонд, и, когда «Кардиналы» из Чамберса вечером выйдут на поле, на бутсах и шлемах у них будут ее инициалы.
Толпа одобрительно загудела, причем к ученикам присоединились преподаватели, и Кенту хотелось отвернуться, но он стоял впереди, на виду у всей школы, и все взгляды были устремлены на него, поэтому он лишь кивнул, скрестил руки на груди и опустил голову.
Колин Мирс не стал обращаться к болельщикам, и Кент был доволен, но за него это сделал Лорелл, и теперь он объявил минуту молчания в память о Рейчел, напомнив всем, что хотя «Кардиналы» намерены выиграть чемпионат штата, все это не важно. Важна только Рейчел.
Он говорил правильные вещи. Выглядел серьезным, взрослым и разумным. Вероятно, Кент должен был гордиться им. Но почему-то чувствовал неловкость.
После минуты молчания в дело вступил оркестр. Вот так. Почтить память одного убитого ребенка, сыграть один матч. Жизнь продолжается. В этом нет ничего плохого. А что еще они должны делать? Ты ставишь одну ногу впереди другой и идешь вперед, уважая прошлое и двигаясь навстречу будущему. По-другому не бывает. В противном случае ты превращаешься… в Адама.
День близился к концу, и до начала матча оставалось пятнадцать минут. Кент вывел команду из спортзала, пропахшего застарелым потом и мастикой для пола, и отпустил заниматься своими делами. Он оставил их в покое до половины шестого, когда они должны были появиться в раздевалке. И до половины шестого не беспокоил помощников. Каждый год Кент повторял им одно и то же: если мы не готовы утром в пятницу, значит, мы уже проиграли.
Его собственные ритуалы в день матча были простыми. Пробежка, душ, затем уединение в кабинете до самого начала игры. Переодевшись в раздевалке — шорты, кроссовки, толстовка с капюшоном и эластичная повязка на левое колено, — он вышел на прохладный осенний воздух.
Идеальная погода для футбола. Идеальная. Бледно-синее небо с серой полосой, которая надвигалась с северо-запада, но была еще далеко, и высокими облаками, прозрачными и белыми. Легкий ветерок приносил запахи осени из небольшого леска за полем, а воздух не прогрелся выше пятнадцати градусов и был свежим и бодрящим. Кент сделал небольшую разминку в зачетной зоне, подошел к боковой линии поля, но не пересек ее и побежал.
Между трибунами и полем проходила дорожка, но Кент никогда не пользовался ею. Ему нравилось, как пружинит трава под ногами, нравились воспоминания, которые приносил каждый шаг. Повороты дорожки были плавными, а обегая прямоугольное поле, он был вынужден резко поворачивать, каждый раз чувствуя укол боли в левом колене. Ему это было нужно.
Именно колено стало причиной завершения его карьеры игрока. Сустав начал беспокоить его в самый первый год, когда он еще сидел на скамейке запасных. Летом Кент посетил специалиста в Кливленде, и его заверили, что ничего серьезного нет, что он просто надорвал внутреннюю боковую связку и немного повредил хрящ, который нужно почистить, но раз уж это случилось, ему требуется пара месяцев на восстановление, после чего он вернется на поле как новенький.
Пара месяцев означала, что он не попадет в стартовый состав. Пара месяцев могла стоить ему целого сезона.
Кент не разрешил врачам заняться его коленом. Поблагодарил, сказал, что запишется на прием, и больше не появлялся. Вышел на поле осенью, добился места в стартовом составе, и команда успела одержать четыре победы в первых пяти матчах, прежде чем он начал хромать. Тренеры рекомендовали сделать МРТ. Выяснилось, что хрящ поврежден еще больше и его нужно удалять полностью, а передняя крестообразная связка начала изнашиваться из-за чрезмерной нагрузки, вызванной ослаблением связки на внутренней стороне колена. Его подбадривали, кололи ему кортизон, и в третьей четверти финальной игры сезона Кент порвал обе связки. Пропустил год, восстанавливаясь после операции, но его место уже занял парень с цепкими руками — и больше не уступил. Кент закончил свою карьеру у боковой линии с блокнотом в руке, подтверждая то, что он всегда знал и почему не стал тратить время на своевременное лечение, — тебе в затылок всегда дышит кто-то, кто лучше тебя.
После колледжа он вернулся домой. Уолтер Уорд держал для него место, но предполагалось, что это будет временная работа, потому что Кент покончил с футболом и твердо решил, что отдаст игре только несколько месяцев, пока будет размышлять, чему посвятить себя в будущем.
Потом он познакомился с Бет. А если точнее, возобновил знакомство. Они учились в одной школе, но дочь Уолтера Уорда была на три года младше, и у всех хватало ума не заглядываться на юную дочь тренера. Когда Кент стал помощником тренера, Бет училась в колледже, и Уолтер Уорд одобрил их союз, но при одном условии — Кенту нужно притащить свою задницу в церковь. Вот и весь разговор.
Церковь и Бет заполняли бреши, которые не мог заполнить футбол. По мере того как распадалась его семья — сначала смерть отца, потом медленное и печальное, пропитанное алкоголем угасание матери и неспособность… нет, отказ Адама перешагнуть через смерть Мэри, — эти новые опоры поддерживали Кента. Острая боль сменилась приглушенным, вполне терпимым страданием, вспышки гнева превратились в приливы печали, и он впервые за все время смог мыслями вернуться к потере сестры, а не бежать от нее. А потом наконец двигаться дальше, помня об утрате, но уже не под ее влиянием.
Идея прийти в тюрьму принадлежала Уолтеру Уорду. Именно он был рядом с Кентом в той первой поездке, когда тот не смог войти внутрь. Но они вернулись. И возвращались снова и снова, а через несколько лет Кент сидел напротив Гидеона Пирса и молился за него, а тот смеялся ему в лицо.
