— Дорогая моя, никого нет прелестнее Беллы Боннер, хотя она уже и не та, какой была в невестах. Помните?
За этим следовали звуки, наводящие на мысль о серьезных коликах.
— И все же в некотором роде можно сказать, что она изменилась к лучшему. Такая одухотворенность!
Снова звуки, на сей раз менее физиологичные и более таинственные.
— Многие суровые натуры могли бы смягчиться, будь у их обладателей хотя бы половина очарования Беллы.
Тут раздались чьи-то возражения.
— Разве можно назвать миссис Рэдклиф интересной собеседницей?
— Интересной? Смотря что подразумевать под этим словом. Я знаю несколько леди, которых можно назвать более интересными, чем миссис Рэдклиф. Разумеется, ни одна женщина не может вмещать всех достоинств. А Белла так мила…
— И одевается красиво. Пусть даже не по последней моде.
— Зато у нее есть собственный стиль.
— Должна признать, требуется определенное мужество, чтобы появиться с подобным украшением в волосах.
— Лунный камень.
— Лунный камень?! Эффи! Луна!
— Ш-шш!
— Эффи, неужели Белла Рэдклиф нарядилась в луну?!
Раздался пронзительный смешок.
Гости двигались по кругу и гадали, кого им следует избегать. Перемешивались друг с другом лишь радужные платья. Одетые в черное мужчины предусмотрительно держались вместе.
— Миссис де Курси, как мило, что вы пришли, — проговорила миссис Рэдклиф, подходя ближе.
Переняв фразы у светских львиц, она не выучила их в достаточной степени и произносила с заминкой, которая моментально очаровывала даже самых жестоких женщин.
— Вы ведь знаете, милая Белла, ради вас я готова умереть! Все ради вас, — говорила старушка Эффи де Курси, поправляя шиньон и оглядываясь по сторонам.
Сложно сказать, кому из джентльменов предназначались холодные останки ее красоты, однако старые привычки отмирают с трудом.
Ни с того ни с сего стали появляться невзрачные фигуры личностей бедных или несуразных, знакомые большинству гостей. К примеру, доктор Басс. Никто и не подозревал, что у видного врача могут быть иные занятия помимо назначения пилюль. Или Топп, учитель музыки, долгие годы ходивший с уроками по всем домам, к отчаянию всех девиц. Конечно же, ему всегда предлагали лимонный кекс, пропитанный мадерой, и бокал портвейна, но, разумеется, за стол не звали никогда. Еще явилась старая мисс Холлиер, мымра в розовой кисее, без конца надоедавшая всем экскурсами в генеалогию, спастись от которой можно было, лишь купив у нее жидкость для выведения веснушек. Присутствие подобных личностей недвусмысленно свидетельствовало: что-то здесь не так. Член Законодательного собрания хмурился, леди разглядывали и пощипывали длинные лайковые перчатки. Потом гости заметили, что среди них обретаются дети — и отпрыски хозяев, и приглашенная молодежь — нескладные девицы и прыщавые юнцы. Самое странное, пришел даже Вилли Прингл. Конечно, Вилли успел вырасти, чего не ожидал никто. Он так и остался посмешищем, что никого не удивляло. Вернувшись из Франции, где прожил несколько лет в сомнительных развлечениях и научился писать маслом, он все еще писал, хотя ни у кого язык не повернулся бы назвать его мазню картинами; к счастью, «шедевры» радовали глаз золотыми рамками, которыми можно было вежливо любоваться. Едва войдя в гостиную Рэдклифов, Вилли Прингл расцеловал хозяйку, потому что любил ее. Гости в ужасе ахнули.
— Интересно, что за развлечение подготовила для нас миссис Рэдклиф? — поинтересовался член Законодательного собрания у своего ближайшего окружения.
Мистер Рэдклиф упрекнул бы Прингла за вольность, если бы не презирал его до глубины души. Также ему стало крайне тревожно из-за чувства собственной уязвимости, которое он всегда испытывал в присутствии кузины своей жены. Он все еще ненавидел Лору Тревельян.
Белла Рэдклиф расхаживала между гостями, и вдруг ей вздумалось пояснить для тех, у кого это вызывало особую досаду:
— Сегодня я пригласила вас всех потому, что ценю каждого за некое особенное качество. Разве не приятно обнаружить и оценить его в других гостях, благодаря чему мы сможем быть так счастливы вместе в этом прелестном доме?!
Весьма странное заявление.
Двери и окна стояли распахнутыми настежь, и внутрь лилась синяя ночь. Два малыша с довольными личиками уснули на диване с прямой спинкой, и сны их, очевидно, наполняло особое блаженство. Несколько гостей подобрее отозвались на речь хозяйки, бормоча, как мило и весело все задумано, однако большинство тут же вернулось к своим разговорам и перемыванию косточек ближнему.
Среди джентльменов беседы велись главным образом о спасении одичавшего белого человека, единственного выжившего из экспедиции, которую возглавил тот сумасбродный немец двадцать лет назад. Человек якобы прожил все эти годы в племени аборигенов, и недавно его привезли в Сидней, где он присутствовал на церемонии открытия памятника в самый день приема у миссис Рэдклиф.
Теперь все пытались пробиться к мистеру Сандерсону из Рейн-Тауэрс и полковнику Хебдену, которые оба посетили церемонию.
— Он самозванец? — спрашивали одни.
— Все это выдумки, некоторым лишь бы дискредитировать правительство за медлительность в освоении новых земель! — утверждали другие.
Мистер Сандерсон лишь улыбался и повторял, что человек действительно побывал в той экспедиции и он знаком с ним лично. Заверения старого скотовода, смущенного собственным великодушием и размахом приема, вызывали у гостей раздражение. Полковник Хебден выглядел настолько отстраненным и, соответственно, неприступным, что уподобился статуе из камня или металла, и люди вполне могли бы излить свою злобу на мистера Сандерсона, если бы кое-что не произошло.
Прибыла мисс Тревельян, директор школы, изрядно припозднившаяся в связи с кое-какими административными делами. Простое черное платье ничуть не отвлекало внимания от выражения ее лица, и мнения гостей тут же разделились. Когда она вошла в комнату, некоторые леди, сверкая и бряцая драгоценными камнями, прервали витиеватые беседы и приветствовали ее с преувеличенной умильностью. Затем, раздосадованные своими проступками, которых за жизнь накопилось немало, и желая хоть как-нибудь самоутвердиться, они принялись обсуждать ее внешность, едва женщина отошла.
— Разве она не чересчур проста? Бедная Лора далеко не красавица. Да еще такое учудила! Мало того что ей вздумалось стать школьной учительницей, она посмела заявиться на прием к Белле в столь ужасном платье!
Мисс Тревельян обменивалась приветствиями с теми, кого узнала. Лицо ее было совсем белым. Склонив голову набок, она бормотала с легкой дрожащей улыбкой, которая могла скрывать как мигрень, так и силу духа:
— Уна, Чэтти, Лиззи. Рада видеть в добром здравии, Элинор.
— Кто эта дама, перед которой все приседают? — спросил мистер Ладлоу, английский гость, рекомендованный Рэдклифам их другом.
