Оказывается, в полиции заранее знали о покушении и приняли меры. Бомба для Курлова не взорвалась потому, что ее разрядила агентесса Московского охранного отделения Зинаида Гернгросс-Жученко
[5]. Установили, что из пистолета Измайлович было выпущено пять пуль, а из оружия Пулихова — ни одной. Суд приговорил обоих террористов к смертной казни, и в отношении Ивана Пулихова приговор немедленно привели в исполнение: его повесили на воротах минской тюрьмы. Измаилович, как и Спиридоновой, смертная казнь была заменена бессрочной каторгой.
Несколько дней спустя, 27 января 1906 года сестра Александры Измаилович, Екатерина, младше нее на три года, стреляла в командующего Черноморским флотом вице-адмирала Г.П. Чухнина и ранила его. Это был акт возмездия за кровавую расправу с экипажем мятежного крейсера «Очаков». В тот же день она после зверских побоев была без следствия и суда расстреляна. Когда тело Кати Измаилович привезли на освидетельствование, оно напоминало мешок с толчеными костями.
Так что две героини могли потягаться страданиями и мученичеством.
Среди шестерых осужденных женщин-террористок Лидия Езерская, стрелявшая в Могилеве в губернатора Клингенберга, и уроженка Виленской губернии Мария Школьник, покушавшаяся на черниговского губернатора Хвостова, были, как и Измаилович, из Белоруссии. Ревека Фиалка тоже родилась в Минской губернии, но мастерила снаряды и перевозила динамит для товарищей на юге России, преимущественно в Одессе.
Несмотря на суровый приговор, этап на каторгу превратился для осужденных в триумф. Революция в Сибири еще не была окончательно подавлена. На каждой станции девушек встречали многотысячные восторженные толпы, начинались митинги, осужденных засыпали цветами и конфетами. Поезд с революционерами называли «царским». В глазах задавленных бесправием россиян эти люди, которые много месяцев провели в тюрьмах Европейской России и совершали теперь изнурительный путь на окраину государства, выглядели мучениками за народную свободу.
Даже конвойные солдаты сочувствовали политкаторжанкам и вместе с ними революционными песнями отметили известие о втором, удачном покушении на адмирала Чухнина, который был убит на собственной даче «Голландия» под Севастополем неизвестным боевиком.
Ни одна из других пятерых террористок не имела такой популярности, как Мария. На станциях по пути следования поезда собирались огромные митинги. Люди скандировали «Спи-ри-донова! Спи-ри-до-но-ва! Да здравствует Спиридонова! Привет Спиридоновой!» Она охотно и с воодушевлением выступала перед приветствующими ее толпами, но, вернувшись в вагон, валилась без сил — давали знать отбитые легкие, ломило виски, кружилась голова.
Александра Измаилович вспоминала; «За всю дорогу было только два темных пятна. В Сызрани какая-то купчиха крикнула: „Как же, героиня! В историю попадете!“ И в Сибири на маленькой станции, пожилой рабочий сказал: „Что ты делаешь, безумная?“».
После поезда осужденных женщин везли в Акатуй на тарантасах. А. Измайлович рассказывала об этом путешествии с теплым чувством: «В пути около полудня располагались в каком-нибудь хорошем местечке, около речушки, и часа три валялись на траве, купались, пили чай. Я первые дни много шла босиком. Но скоро пришлось сдаться. Ноги, обожженные горячим песком и исколотые, давали о себе знать. Пришлось сесть в экипаж».
И вот, наконец, каторжанки в Акатуе.
Акатуйская тюрьма с 1826 года, со времен декабристов предназначалась для политических заключенных. Расположена она была в 625 км от Читы при свинцово-серебряном руднике Нерчинского горнозаводского округа — «во глубине сибирских руд…». Сюда были сосланы декабрист Михаил Лунин, участники польских восстаний, народники, мыслитель и общественный деятель М.В. Петрашевский. После 1890 года Акатуйская тюрьма стала основной политической каторгой России. После 1906 года в Акатуй стали заключаться участники Первой русской революции, позже отсюда сумел сбежать Григорий Котовский. А с 1911 года Акатуйская тюрьма была преобразована в женскую каторжную тюрьму.
Александра Измаилович описала радостную встречу их в Акатуе, организованную гомельчанином Петром Карповичем и другими мужчинами-эсерами, «Вот мы у ворот тюрьмы. Здесь нас подхватила шумная волна, оглушила громом революционных песен, осыпала цветами. Как сквозь сон смотрели мы на происходящее. Мы оказались в каком-то дворике среди улыбающихся мужчин, женщин и детей. Дети тоже пели и бросали в нас цветами. Кругом флаги, гирлянды цветов, надписи: „Да здравствует социализм“, „Да здравствует партия социалистов-революционеров“. Мы стояли под звуки „Марсельезы“ и под дождем цветов, растерянные. Еле-еле нашла взглядом Гершуни и Сазонова. Какие-то дамы, жены каторжан, повели нас в баню, потом кормили обедом, фотографировали. Потом во дворике среди зелени пили чай.
По приезде нашем заходил к нам начальник тюрьмы. Расшаркивался, пожимал руки и все спрашивал, удобно ли будет нам в наших каморках».
Похоже, ужасы Акатуя были сильно преувеличены.
Здесь произошло личное знакомство Маруси с Гершуни и Сазоновым — однопартийцами-боевиками, которые морально поддерживали ее в заключении. Гершуни был знаменит организацией убийства министра внутренних дел Д.С. Сипягина, уфимского губернатора Н.М. Богдановича, покушения на харьковского губернатора И.М. Оболенского. «Убежденный террорист, умный, волевой, Гершуни умел добиваться беспрекословного исполнения приказов. Как-то особенно откинутый назад, покатый купол выпуклого лба, волевые очертания рта, гладко выбритого подбородка, быстрота движений, скупость на слова, при замечательном уменье слушать и заставить разговориться своего собеседника. Немногие его реплики в разговоре обличали такт и редкое уменье направлять ход беседы», — описывал Гершуни В.М. Чернов. Знаменитый эсер-террорист Борис Савинкова вспоминал: «В Гершуни обращала внимание его наружность… На обыкновенном добром еврейском лице, как контраст ему, выделялись совершенно необыкновенные большие, молочно-голубые, холодные глаза. В этих глазах оказывался весь Гершуни. Достаточно было взглянуть на них, чтобы убедиться, что перед вами человек большой воли и несокрушимой энергии».
На Спиридонову Гершуни произвел сильное впечатление: «Для его обрисовки не находится подходящих слов. Все наши слова однобоки, узки, выражают с большой неточностью и бедностью ту или иную черту из богатства человеческой психики…. Он был талантлив не только в работе… — но и в самой жизни; в интимно-душевной минутке ее сказывалась та же полноценность и многоценность способности. Любовь к жизни, к счастью и радости была в нем, страстном и полном сил человеке, совсем языческой. Поражала его энергия. Она была необъятна, всегда действенна и необыкновенно заразительна. …Он был большим ловцом и господином людей. И господство его не было тираническим. …В круг его влияния попадали почти все с ним соприкасавшиеся — одни, только любя и безмерно уважая его, другие, отдавая ему свою волю и душу, как ученики любимому учителю. Со слепым подчинением…». Между Гершуни и Спиридоновой возникла тесная духовная связи, о которой впоследствии говорил И. З. Штейнберг.
