Все террористки, приговоренные к бессрочной каторге, оставались в Мальцевской тюрьме вплоть до революции.
Самая старшая из политкаторжанок, сорокалетняя Лидия Павловна Езерская (1866–1915), была дочерью богатого помещика. В прошлом она работала зубным врачом и имела собственный кабинет сначала в Петербурге, потом в Москве, который идеально подходил для организации тайных собраний. Но Лидия жаждала активных действий. В 1905 году, явившись на прием к Могилевскому губернатору Клингенбергу под девичьей фамилией своей матери баронессы Мейендорф, она ранила его из браунинга. „Она была больна чахоткой в серьезной стадии, но умела так незаметно ею болеть, что многие и не подозревали опасности ее недуга. Уже пожилая, полная, очень бодрая, всегда заметная, с кем-нибудь читающая, кому-нибудь преподающая, всегда с шуткой и интересным разговором на устах, попыхивая вечной папироской, она жила „по привычке, по инерции“, как говорили мы про ее жизненную энергию, зная от доктора о тех кусочках легких, которыми она уже не дышала, а хрипела“ — писала Мария Спиридонова в своих воспоминаниях.
В 1908 году число каторжанок пополнила дочь потомственного почетного гражданина, дипломированная домашняя учительница Ирина Каховская. Она была правнучатой племянницей первого русского террориста — декабриста Петра Каховского, одного из пяти повешенных. Принадлежность к мятежной ветви рода, возможно, на генетическом уровне определила ее будущее. Однако сначала ничего не предвещало бурной и мятежной судьбы. Окончив в Петербурге Мариинский институт для сирот благородного происхождения с высокими оценками, „при отличной нравственности“, Ирина при выпуске была „всемилостивейшее удостоена награждения Серебряной Медалью“ самой императрицей Марией Федоровной. Но повышенное чувство справедливости, ненависть к любому угнетению привели ее в ряды защитников народа — эсеров. За антиправительственную деятельность и агитацию Ирина была приговорена к каторжным работам сроком на 20 лет (при утверждении приговора срок снижен до 15 лет).
Мать Каховской Августа Федоровна также переехала в Акатуй. Одна из политкаторжанок вспоминала: „Старушка жила тяжким трудом, учила ребят, чтоб поддержать дочь, и мужественно несла все невзгоды каторжного положения. Первый год на Акатуе она была нашей живой связью с волей…“ В октябре 1911 года Августа Федоровна была уличена в нелегальной передаче писем политкаторжанам, после чего военный губернатор Забайкальской области запретил ей свидания с дочерью.
Ирина больше других выполняла физическую работу и старалась тяжелые обязанности других также взять на себя. „Она носила воду в околодок, выносила ряжки что, однако, не мешало ей много заниматься самой и обучать других“. Она считалась одной из наиболее авторитетных учительниц французского языка. Ей повезло: ее амнистировали в 1914 году по случаю 300-летия Дома Романовых, и она перешла в разряд ссыльно-поселенок.
Несмотря на рассказы об кошмарных условиях содержания в царских застенках женщин-революционерок, действительность, по-видимому, была не так беспросветна. Сами террористки впоследствии рассказывали что камеры, в которых даже были цветы, обычно не запирались. Спиридонова, как и другие заключенные социалистки, не работала. В обязанности политических входила уборка камер, стирка белья и топка печей, то есть самообслуживание. Белье носили свое, не казенное, и его накапливалось много; поэтому самым тяжелым трудом считалась стирка. В отличие от сталинских лагерей политические, особенно бессрочницы, находились здесь в привилегированном положении по сравнению с уголовными, которые целый день выполняли тюремные уроки, вязали варежки и шили рубахи на мужские тюрьмы, сучили пряжу на казну, выполняли работы за оградой тюрьмы, стряпали на всю тюрьму». Их положение было куда хуже, чем у политических заключенных.
Политические читали книги на разных языках, занимались философией, историей, политэкономией. Печатные издания, как и деньги, им регулярно присылали по почте. Новейшая беллетристика приходила в сборниках «Альманах» и «Знание». Особенно волновавшие тюрьму новинки иногда прочитывались коллективно вслух. Так были прочитаны «Мои записки» и «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. И. К. Каховская вспоминала: «Книги, конечно, были главным содержанием жизни, ее оправданием, смыслом, целью. Мы получали их в достаточном количестве с воли, главным образом научные, и подобрали небольшую, но ценную библиотеку по разным отраслям знания».
Большинство каторжанок утверждали, что пожалуй, из всех радостей в тюрьме — возможность углубленно мыслить и заниматься — больше всего захватывала и волновала. «Вспоминается, как сидишь вечером, кругом необычайная, какая-то отчетливая тишина, читаешь что-нибудь очень сложное и трудное, подчас крайне отвлеченное, и чувствуешь, физически ощущаешь острый процесс и радость мысли. Такое углубление в науку, такую радость занятий, трудно, конечно, представить на воле, где сама жизнь требует огромного напряжения и отнимает и физические и психические силы».
Весной 1911 года в связи с усилением режима политкаторжанок перевели в Акатуй. «Романтическая мальцевская юность уступила место суровому трудовому и еще гораздо более замкнутому акатуевскому совершеннолетию», — записывала Каховская. Во время пути Маруся Спиридонова надеялась бежать. Из Швейцарии по поручению ЦК Партии социал-революционеров для организации побега приехал эсер-эмигрант Аркадий Сперанский. Деньги для этого достали В.Н. Фигнер, в прошлом член исполнительного комитета «Народной воли», проведшая в заключении и ссылке более 20 лет, и С.Г. Кропоткина. Однако из этой затеи ничего не вышло, а сам Сперанский в результате угодил на поселение на 5 лет. На последней остановке — в Александровском заводе, в 17 километрах от Акатуя, Маруся выбросила револьвер, который у нее был на случай побега.
В конце 1910 года на вечное поселение в Читканскую волость Баргузинского уезда была отправлена Ревекка Фиалка. Она пробыла в Баргузине до конца 1915 года без права передвижения даже по области.
Самая старшая заключенная Лидия Езерская, жившая почти без обоих легких, в 1909 году была освобождена и выслана в Забайкальскую область. Инвалидами были признаны и досрочно освобождены Мария Беневская, у которой не было одной кисти руки и двух пальцев на другой, и М.В. Окушко, повредившая позвоночник при попытке побега из Литовского замка.
В 1912 году с поселения бежали, направляясь в европейскую часть России, Радзиловская и Аскинази. В поезде беглянки столкнулись нос к носу с начальником Мальцевской тюрьмы Павловским, прекрасно знавшим их в лицо. Он тут же понял, что барышни в бегах, но отвернулся, предпочитая делать вид, что не заметил и не узнал недавних каторжанок.
Жажда свободы обуревала заключенных, осужденных пожизненно. По мере того, как их товарки выходили на волю, оставшиеся или впадали в депрессию, или, наоборот, развивали бурную деятельность.
Марии Школьник потребовалась операция, которую не могли провести в тюремных условиях. Маню перевезли в Иркутск, однако и там врачи несколько месяцев отказывались ее прооперировать, пока Школьник сама не написала письмо доктору Михайловскому с просьбой помочь ей. Вскоре после успешной операции Маня бежала из тюрьмы, переодевшись в мужскую одежду и добралась до Америки. Впоследствии Мария Школьник, вернувшись из США, нашла себя в Советской России, примкнула к большевикам и умерла в 1955 году заслуженным человеком и персональной пенсионеркой.
