Кроме московского процесса ЦК ПСР, состоявшегося в июле-августе 1922 года, в декабре в Баку прошел суд Верховного трибунала по делу местных эсеров, обвиненных в поджоге нефтяных промыслов. Из переписки о ходе следствия совершенно очевидно, что все это дело с начала и до конца сфальсифицировано: следователи АзГПУ во главе с Л.П. Берия выбивали показания из обвиняемых в течение полугода. Несмотря на это, Политбюро ЦК РКП, извещенное С.М. Кировым за два дня до окончания процесса, «не возражало» против вынесения пяти смертных приговоров.
До судилища над эсерами 1922 года были процессы над Киевским, Ростовским, Донским комитетами меньшевиков. Их сажали в концлагерь с формулировкой «за контрреволюционную деятельность.»
В это время Ленин считал политически разумным не убивать Спиридонову. Во-первых, по причине шаткости советской власти на фоне кронштадтского мятежа и крестьянского восстания в Тамбовской губернии. Во-вторых, потому что больная туберкулезом, еще не пришедшая в себя после тифа 37-летняя Мария Спиридонова могла умереть вполне самостоятельно. В-третьих, она оставалась необыкновенно популярной, и эту популярность можно было при случае использовать. С другой стороны, уничтожить незаметно знаменитую революционерку, героиню, боровшуюся с царизмом, было трудно. Ее естественная смерть была бы гораздо предпочтительнее. Словом, что убить ее, что оставить на свободе — оказывалось одинаково проблемно для власти.
Ленин писал соратникам: «Меньшевиков и эсеров мы будем бережно держать в тюрьме».
Еле живую Марусю отпустили под обязательство, что она никогда более не будет заниматься политической деятельностью. Вместе с Измаилович она отправилась в подмосковную деревню. Обстановка, в которой им пришлось в течение двух лет жить в частном доме в Малаховке под контролем ВЧК, была более чем спартанской. Измаилович даже обратилась летом 1922 года в Красный Крест с просьбой перевести Спиридонову в Таганскую тюрьму на казенное содержание. Однопартийны организовали широкую международную кампанию в защиту своего лидера. Ленин получил письмо от Клары Цеткин с просьбой отпустить больную женщину для лечения за границу. Она писала: «М. Спиридонова вследствие тифа полностью сломлена физически и духовно и поэтому политически недееспособна и неопасна. Мое сердце тоже говорит в защиту ее как несгибаемого борца против царизма… Разные иностранные делегаты просили меня замолвить слово за Марию Спиридонову. Я надеюсь, что ваше решение по Спиридоновой будет таким же милосердным, как и политически разумным. Остаюсь верной убеждениям, крепко жму руку Вам и товарищу Крупской. Клара Цеткин». Однако ей снова ответили, что Спиридонова «представляет опасность для Советской власти».
Действительно, по данным ГПУ, обе непримиримые революционерки продолжали руководить нелегальной частью партии эсеров. Но их ряды редели. В 1923 году Борис Камков был сослан в Челябинск, затем в Тверь, Воронеж: отсидел 2 года в тюрьме по делу мифической «Трудовой крестьянской партии». За ним, как декабристка, последовала его жена и впоследствии разделила его участь. Из всех лидеров левых эсеров во время репрессий 1920-1930-х годов спастись удалось лишь наркому юстиции в первом послеоктябрьском правительстве Исааку Штейнбергу, уехавшему за границу. Остальные многократно арестовывались, долгие годы находились в ссылке, а во время «Большого террора» были расстреляны.
Внесудебные полномочия, позволяющие чекистам применять тюремное заключение, были даны им в 1922 году, когда ВЧК уже была переименована в ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД РСФСР). И в декабре 1924 года подруг-революционерок снова встретила Бутырка.
Эсеровское подполье просуществовало до 1927 года, хотя Центральное организационное бюро, работавшее в подполье, было арестовано в 1925 году.
В это время в Европе была предпринята масштабная кампания, инициированная левыми эсерами, за освобождение знаменитых революционерок. В Париже был создан специальный Комитет Спиридоновой-Каховской, В следственном деле Каховской подшиты письма от немецких рабочих, направленные в советское полпредство в Берлине. Судя по всему, эта кампания была начата Всеобщим рабочим союзом в августе 1925 года. Заявления с требованием освобождения Спиридоновой и Каховской посылались местными организациями этого союза в Саксонии и заводскими организациями из Дрездена и Бреслау. В издательстве немецких анархо-синдикалистов «Югенд Дойчландс» была выпущена серия почтовых открыток под названием «Жертвы большевизма» с фотографиями Спиридоновой, Каховской и Измайлович на трех языках — немецком, английском и французском, которые распространялись на митингах. Однако все оказалось впустую, за исключением пересылки в СССР через жену Максима Горького, Екатерину Пешкову, вырученных средств для оказания бедствующим женщинам материальной помощи.
На митинге 1924 года в Берлине известная анархистка Эмма Гольдман («Красная Эмма») назвала Спиридонову «одной из самых мужественных и благородных женщин, которых знало революционное движение». В Германии были выпущены открытки с ее фотографией. А в Париже даже появился комитет, поставивший себе целью добиться переезда Спиридоновой во Францию.
Жизнь в ссылках
Имеются очень скудные сведения, скорее, — упоминания, о том, что вдохновленная международным сочувствием Спиридонова попыталась бежать за границу. В этом факте ее биографии много неясного. Известно, что в ВЧК поступил донос о подготовке побега, и 11 января 1922 года у нее в Малаховке был произведен обыск. В качестве предупредительной меры арестовали ее поручителя И.З. Штейнберга. Якобы именно за эту попытку она была приговорена к трем годам ссылки, которую вместе с Измайлович и Майоровым отбывала до февраля 1925 года в калужском совхозе-колонии.
Уже в первые годы советской власти большевики начали эксперименты по созданию принципиально новых, неизвестных буржуазному государству, типов пенитенциарных заведений. В системе мест заключения были созданы переходные исправительные дома, трудовые сельскохозяйственные колонии и реформатории, как учреждения воспитательно-карательные. Туда могли быть направлены лица, приговоренные на срок не свыше одного года и не принадлежащие к категории профессиональных преступников и злостных рецидивистов. Все заключенные в трудовых колониях должны были трудиться, но в течение дня пользовались относительной свободой передвижения, их могли посылать без надзора по различным поручениям за пределы колонии, свидания предоставлялись непосредственно.
Об этом периоде жизни Марии Спиридоновой известно очень мало, но какой-то случай произвола вынудил ссыльных с 9 по 21 января 1925 года объявить голодовку. После этого женщинам определили местом ссылки Самарканд, а Майоров был сослан в Пржевальск.
В Самарканде к Марусе и Сане присоединилась также сосланная Ирина Каховская.
Самарканд в то время разделялся на местную и европейскую (русскую) части. Европейская часть — «Новый Самарканд» — был отделен от старой, азиатской, самым большим и красивым из всех 25 улиц города бульваром имени Абамова. «Бульвар протяженностью в 490 сажен и шириной в 60 сажен», имел 3 аллеи, обсаженные кленами, тополями, карагачами, акациями и айлантами, и пересекался двумя проездами. По обеим сторонам улиц в два ряда росли разные породы деревьев, а между ними бежали арыки. Из них весной и летом по два раза в день поливальщики специальными лопатами с загнутыми краями поливали улицы, чтобы прибить среднеазиатскую пыль и смягчить южный зной. За чистотой улиц тщательно следили: два раза в год чистили арыки и придорожные канавы, два раза в неделю все улицы обязательно подметали. Не соблюдающих чистоту домовладельцев штрафовали. Питьевую воду доставляли в бочках из Филатовских ключей, так как колодцев было мало. Улицы Самарканда в ночное время освещали 350 керосиновых фонарей. Первая электрическая лампочка в Самарканде зажглась еще в 1893 году, когда на реке Сиаб было построено водяное железное колесо, которое приводило в действие динамо-машину. В начале 1890-х годов в русской части города начали прокладывать тротуары из кирпичного щебня с песком, но работа шла медленно и была завершена только к 1899 году. В городе были построены здания европейского вида для банков, аптек и других организаций. В 1920–1930 годы новый город был существенно расширен с северной и западной стороны, и в расширенных местах возникли новые районы уже только с советской архитектурой.
