Вскоре Марию вместе с Каховской и Измайлович перевели в Ташкент. Каховская зарабатывала на жизнь техническими переводами с английского, давала частные уроки. Но они приносили небольшой доход, так как учительница совестилась брать деньги с учеников.
ОГПУ ни на минуту не оставляло ссыльных без внимания. В своем знаменитом письме в секретный отдел НКВД от ноября 1937 года Мария Спиридонова писала об этом надзоре: «В Самарканде и Ташкенте, особенно в Самарканде, он велся на улице настолько демонстративно, что я стала в городе популярным человеком. За мной ходило четверо молодцов в галифе, сидели на пороге банка и окружали дом чуть не полвзводом. В доме был специальный надзор, на службе тоже. В ссылке у нас было 2 осведомителя, как мы разгадали позднее. Они ко мне ходили и знали про нас все. У меня была еще специальная осведомительница, которая мне позднее с воплями и рыданиями покаялась в этом, но я знала, кто она, гораздо раньше ее покаяния и сознательно не изгоняла ее. Все годы моей ссылки надзор за мной, а значит и за Майоровым, Измайлович и Каховской, т. к. мы жили все 12 лет ссылки вместе, иногда только делясь на разные квартиры, был весьма тщательный. Похожий на него был еще только за Гоцем, как мы слышали».
Ссылка не сгладила противоречий между сторонниками разных убеждений. Для материнской, основной партии социалистов-революционеров левые эсеры являлись ренегатами. В ссылке, как ранее в тюрьме, руководство ортодоксальных эсеров с Марией Спиридоновой, с Майоровым и прочими видными левыми эсерами не здоровалось, отношения не поддерживали, игнорировали их. Но и сама Мария отзывалась о правых не слишком лестно: «Я ни за что бы не сменила большевиков на них, правых эсеров, т. к. они сюртучники и фрачники, болтуны и трепачи языком, ухитрились из своих рук упустить страну и народ, когда он шел к ним с закрытыми глазами, с потрясающим доверием и с огромной зарядкой творческого энтузиазма, по выходе из каторги в 1917 году, я сразу стала раскалывать партию ср., отношения сразу же стали резко враждебными и меня улюлюкали и тюкали здорово. И я их всех ненавидела и не только не разговаривала, но даже и не кланялась с ними, почему никого и не знала из них».
Впрочем, действия большевиков ссыльные тоже не одобряли. «Мы предлагали обложить налогом богатых крестьян — их уничтожают! Мы предлагали внести ограничения и изменения в нэп — его отменяют! Мы предлагали индустриализацию — ее осуществляют бешеными, „сверхиндустриализаторскими“ темпами, о которых мы не осмеливались и мечтать, и это приносит стране неисчислимые бедствия».
Осенью 1929 года болезнь легких у Спиридоновой опять обострилась, врачи настоятельно советовали ей поменять климат. Немногочисленные сохранившие положение левые эсеры, следившие за судьбой Маруси, потребовали перевода ее в Москву. Такое разрешение было получено, и в начале 1930 года Спиридонова и ее верная подруга Измаилович появились в столице. Московские доктора рекомендовали Марусе не мешкая ехать в Крым. В Ялтинском туберкулезном институте она пробыла вместе с Саней до конца года. Бывшие каторжанки жили там как частные лица и выплачивали за содержание довольно крупную сумму. Когда денег осталось совсем мало, Измаилович решила вернуться в Ташкент, Спиридонова же осталась в Ялте, где сильно нуждалась и экономила каждую копейку…
Новая волна гонений на бывших социалистов в начале 30-х годов обрушилась в основном на меньшевиков, но досталось и эсерам. Прекратили существование все научные, культурные и общественные организации, имевшие к тогдашним социалистам хотя бы косвенное отношение: Всероссийский общественный комитет по увековечению памяти П.А. Кропоткина (1934), Общество бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев с его 50 филиалами и издательством (1935), Политический Красный Крест (1937) и др. Еще раньше — в 1920-е годы — было покончено с частными и кооперативными, издательствами, выпускавшими литературу по истории социалистического и анархического движения («Задруга», «Колос», «Голос труда» и др.).
В эти же годы большевистская охранка стала повсеместно «обнаруживать» и ликвидировать якобы «глубоко законспирированные» центры эсеровского и меньшевистского «подполья».
«Травоядные» меньшевики оказались в одних застенках и в тех же ссылках, что и эсеры, которые боролись с оружием в руках. Но даже меньшевистский теоретик и один из лидеров партии Юлий Мартов писал о подлом отношении победивших к своим побежденным соперникам: «только большевики способны посадить на скамью подсудимых партию, которую они дважды свергли, сначала как членов Временного правительства, а затем как партию, которая победила в Учредительном собрании».
Доносы, между тем, накапливались. Спиридонову отозвали в Москву, арестовали по обвинению в сношениях с заграничными левоэсеровскими группировками и посадили в тюрьму. 3 января 1931 года Особое совещание коллегии ОГПУ приговорило ее по ст. 58 п. 11 УК РСФСР к трем годам ссылки. Этот срок, продленный потом еще на пять лет, Спиридоновой пришлось отбывать в Уфе. Здесь же оказались и ее подруги Измаилович и Каховская.
Географические познания Марии расширялись. Со свойственной ей любознательностью она знакомилась с новым местом своего обитания — Уфой. Город располагался на берегу реки Сутолоки, на Сергиевской и Усольской горах. Засутолочная часть Старой Уфы изначально отличалась беспорядочностью застройки, в которой отсутствовала какая-либо планировка. В итоге в хаотическом расположении домов, садов, улочек и переулков могли разобраться только коренные обитатели этих мест. Подруги в хорошую погоду много гуляли, смеясь над своими блужданиями в этих лабиринтах.
Женщины пользовались относительной свободой. Каховская первое время работала воспитательницей в детской трудкоммуне, занимаясь беспризорниками. Но вскоре последовал официальный запрет со стороны ОГПУ на ее работу с детьми, на которых она якобы могла оказать нежелательное влияние. Марусе удалось устроиться на работу экономистом в кредитно-плановом отделе Башкирской конторы Госбанка. Позднее на следствии она описывала свои впечатления о новом месте ссылки: «Уфа — город обывателей, старорежимный и белый. Он, конечно, замаскировался и притулился, но велика еще до сих пор его бескультурность и одичалость. С обывателями говорить не любила и боялась их скомпрометировать. Коммунистов скомпрометировать не боялась, и они были гораздо живее и интереснее. Но на своих соседей — сотрудников по отделу, где сидели уже в небольшой компании в последние три года, я смотрела как на вольных и невольных соглядатаев».
Теперь Мария Спиридонов не представляла уже никакой политической угрозы. Опасным было лишь ее имя, основательно забытое в стране, но часто упоминаемое в социалистических кругах за рубежом.
По сути, на ее скромное жалованье и существовали трое подруг.
Ссылка, бедность, но для Маруси это было неплохое время, период возрождения: она обрела любовь. Ее мужем стал товарищ по партии Илья Андреевич Майоров, бывший член ЦК левых эсеров, с которым у Спиридоновой раньше бывали разногласия, но в целом они понимали и уважали друг друга.
Илья Андреевич Майоров родился 15 июля 1890 года в деревне Гордеевка (или Тихий Плес) Свияжского уезда Казанской губернии. Происходил он из семьи зажиточных крестьян, которые имели возможность отправить сына в Казанский Государственный университет. Там он обучался на на естественном факультете, и в период 1906–1907 годов по глубокому убеждению вступил в партию эсеров. За участие в революционном движении власти исключили его из университета и сослали в Енисейскую губернию — на Ангару. Майоров бежал из ссылки, перейдя на нелегальное положение. Позже он сумел экстерном окончить юридический факультет.
