Рейснеров стали избегать, бывшие друзья не кланялись им на улице, почти никто не приходил в гости, что было почти катастрофой для семьи, не мыслящей себя без широкого круга интеллектуального общения. Более того, происходили скандалы на лекциях. Михаил Андреевич шумно оправдывался, собирал отзывы друзей, издал брошюру «К общественному мнению». Однако вопросы оставались. Например, диссертация профессора называлась довольно странно для вольнодумца: «О Божественном происхождении царской власти». Так что было трудно определить место Михаила Александровича в рабочем движении, назвать его убежденным революционером или завербованным провокатором. Дело так ничем и не кончилось, и осадок остался: «при царе писал доносы на революционеров, а теперь служит большевикам», — говорили уже после Октября.
«Подлая клевета Бурцева породила у Рейснеров недоверие к людям вообще. Настороженность была настолько болезненной, что Михаил Андреевич, когда его с кем-нибудь знакомили, прежде всего, спрашивал: А вы читали „Мой ответ Бурцеву?”, все еще надеясь, что простой логикой можно уничтожить клевету». В 1911 году Л. Андреев предложил написать предисловие к первому тому своих сочинений Михаилу Андреевичу, что в определенной степени способствовало реабилитации последнего.
Но Ларисе пришлось сменить гимназию — гордая девочка не могла смириться с косыми взглядами и шепотками за спиной.
Досадная неприятность еще больше сблизила семью. И без того «горячая любовь друг к другу, а также высокомерное презрение к «чужим», бывшие движущей силой их жизни и самой яркой чертой, объединявшей всех членов семьи, в сущности, совсем различных», еще более усилились. Семья Рейснеров была подобна маленькому культурному очагу, литературному салону. Почти все современники отмечали, что «Рейснерам была свойственна игра на публику, стремление выделиться, прославиться… И свойство, часто встречавшееся среди тогдашней прогрессивной интеллигенции: забота обо всем человечестве при полном пренебрежении каждым человеком в отдельности. Все остальные — кроме немногих избранных — были призваны лишь быть зрителями тех спектаклей, которые Рейснеры ставили на сцене жизни».
Даже младший брат Лары, «Игорь, веснушчатый, острый, в мать, четырнадцатилетний мальчишка, был преисполнен гордостью: так, как он, никто не умел закинуть голову, одним взглядом уничтожить зарвавшегося одноклассника и выйти с достоинством из трудного положения. Игорь был стремителен, настойчив, всегда увлекающийся и беспокойный, казалось, он не мог ни на чем остановиться надолго… Рассказывал он легко, плавно, без труда находя все нужные слова, легко подчиняя ритму своих беспокойных рук длинные периоды, придаточные предложения, вводные слова, так что самая сложная фраза получалась у него круглой, завершенной, как будто готовой к печати».
На даче под Петербургом в июне 1910 года начала заполняться первая тетрадь стихов Ларисы Рейснер «Песни мои». Она писала увлеченно, отрешаясь на время творчества от всего. В голове теснились фантастические образы, рука непроизвольно тянулась к перу. Но совсем неверно представлять девочку бледным анемичным созданием, погруженным в книжный мир и кропающим слабые стишки. Любимые развлечения — лаун-теннис, дальние прогулки; зимой — фигурное катание на коньках, лыжи, танцы, все в окружении тучи поклонников, которым иногда, по настроению, перепадает пожатие крепкой горячей руки, страстный поцелуй. По воспоминаниям ее знакомого А. Лозинского, у нее было «хищное отношение к жизни». Любимые слова «принцесса», «богиня», «царить», «царственность»…
Лариса окончила с золотой медалью женскую гимназию, поступила к В.М. Бехтереву в Психоневрологический институт, где служил отец, и одновременно стала посещать в университете в качестве вольнослушательницы цикл лекций по истории политических учений. Ей хотелось объять все вокруг, взять от жизни как можно больше, прогреметь все рано где — в поэзии ли, в политике, в этих наиболее модных сферах. «Бунтарский дух этой девушки возмужал на старых и трудных подлинниках, она судила мир, спрятавшись под суровую мантию Спинозы, и сквозь шлифованный камень его седой и целомудренной философии — писала Лариса на первой странице автобиографического романа «Рудин». Это имя тургеневского героя было особенно уважаемо в семье Рейснеров как символ борьбы за высокие идеалы человечности с пошлостью и несправедливостью.
Литературные течения
Рейснеры стремились занять соответствующее их богатым дарованиям место в литературных кругах. Крупнейшие петербургские издатели: А.С. Суворин, А.Ф. Маркс, М.О. Вольф в это время уступили Горькому с его издательством «Знание». Оно имело огромный престиж, ему были обязаны знаменитостью Леонид Андреев и другие современные писатели. Идея издавать коллективные «Сборники товарищества «Знание» оказалась плодотворной. Сборники выходили огромными тиражами и имели невероятный успех. Семья Рейснер считала себя вполне в силах составить всем этим издателям достойную конкуренцию.
Начало XX века оглушило поэтов и писателей предчувствием скорых перемен. Андрей Белый писал о «психической атмосфере рубежа веков». Символизм
[16], зародившийся во Франции, именно в России реализовался как наиболее масштабное, значительное и оригинальное явление в культуре, внеся в это направление новое звучание, зачастую не имеющее ничего общего с французскими предшественниками. Пришло новое поколение символистов: Валерий Брюсов, Александр Блок, Константин Бальмонт, Максимильян Волошин, Эллис (Лев Кобылинский), Сергей Соловьев, Федор Сологуб…
Одним из самых известных литературных собраний Петербурга Серебряного века являлся религиозно-философский салон Мережковских (содружество Дмитирия Мережковского, Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Философова). Он находился в доме князя Мурузи в центре города на пересечении Литейной и Пантелеймоновской (сейчас Пестеля) улиц. Георгий Чулков вспоминал, что квартира Мережковских стала «своего рода психологическим магнитом, куда тянулись философствующие лирики и лирические философы». Здесь часто бывали общественные и религиозные деятели, и художники, и издатели, — все, кто не был равнодушен к культуре и вечным вопросам жизни и смерти. Главным магнитом салона была хозяйка, «декадентская мадонна» Зинаида Гиппиус, которую считали величайшей женщиной своего времени. Очень умная, богато одаренная и глубоко чувствующая, поэтесса обожала эпатировать общество: одеваться по-мужски, язвить остро и метко. Поэтому любили ее не все. Особенно отличилось известное семейство историков и писателей Соловьевых. Ольга Михайловна высказывалась лаконично: «Змея». Ее сын Сергей оказался более многословен:
Святая дева с ликом бляди
Бела, как сказочный Пегас,
К церковной шествует ограде
И в новый храм приводит нас.
Хитра как грек, и зла, как турка,
Ведет нас к Вечному Отцу
И градом сыплет штукатурка
По Зинаидину лицу.
Мужской стиль контрастировал с ее хрупкой фигурой, длинными рыжими волосами, за которыми поэтесса тщательно ухаживала, а также ее манерой обильно краситься. Один из ее верных поклонников Аким Волынский рассказывал: «Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни. Вечером, опустивши массивные шторы, она любила иногда распускать поток своих золотых сильфидных волос. Она брала черепаховый гребень и проводила им по волосам, вызывая искорки магнетического света. Было в этом зрелище что-то предвечно упоительное».
