Георгий Иванов вспоминал: «…я получил повестку общества "Медный всадник" на заседание памяти поэта Любяра. На этот раз самоубийца-неудачник своего добился». Собравшаяся молодежь скоро забыла о поводе, по которому собралась, начались разговоры, шутки, какой-то случайный молодой человек спел, аккомпанируя себе на рояле, куплеты… Вечер превратился в фарс. Лариса расплакалась, топала ногами и обвиняла присутствующих в черствости и бестактности, кричала, что пришла на вечер памяти поэта, а ее угощают пошлостью. И далее: «Вечер был безобразный, что и говорить. Но… мне казалось, что, может быть, именно такими поминками был бы доволен этот несчастный человек».
Ларисе довелось жить в героическую эпоху: старое отчаянно боролось за жизнь, мучительно нарождалось новое. Петербург сотрясали выступления сторонников различных партий. Все вокруг стали политиками. Гениальные мысли теснили голову, их остро хотелось поведать городу и миру. В этом отец с дочерью были солидарны. В результате появился новый журнал «Рудин».
К. Радек после смерти подруги придает стремлению Рейснеров к самовыражению идеологический смысл: «Они закладывают последнее, чтобы получить средства на издание журнала «Рудин», начать борьбу с предателями международной солидарности. Только политическим одиночеством семьи Рейснер, отлично известным охранке, объясняется возможность появления подобного журнала. Иначе достаточно было бы беспощадно злых карикатур на Плеханова, Бурцева и Струве, чтобы его прикрыли. Борьбу с цензурой и с материальными затруднениями вела девятнадцатилетняя Лариса, и она же вела в журнале идейную борьбу блестяще отточенными стихами и острыми саркастическими заметками». Сатирически-оппозиционный журнал был довольно тонок, имел мягкий переплет и большой формат, на обложке — виньетка с профилем тургеневского героя.
А. Блок невысоко оценивал журнал «Рудин»: «До тошноты плюющийся злобой и грязный, но острый… Журнальчик очень показателен для своего времени: разложившийся сам, он кричит так громко, как только может, всем остальным, что и они разложились». В нем Лариса выступала под псевдонимом «Л. Храповицкий» — претензии на родство с сановником не были забыты, а баронский титул уже использовался Михаилом Андреевичем.
Семейный «мушкетерский квартет» выступал дружно, каждому находилось дело. Даже мать, «маленькая, худенькая и презлющая женщина, Екатерина Александровна», внезапно открыла в себе литературный талант.
Свой журнал иметь приятно.
Пишет папа, пишет дочь,
Мама написать не прочь,
И одно лишь непонятно —
Почему читатель прочь?
— иронизировал поэт и критик Ю.Н. Либединский. (Познакомившись через несколько лет с вернувшейся в Россию из Афганистана Ларисой и попав под очарование ее красоты, Либединский наверняка сожалел о своем острословии).
Лариса напечатала в «Рудине» 9 литературно-критических статей и рецензий, что в таком юном возрасте само по себе являлось довольно необычным. Наряду с критическими заметками было опубликовано 10 ее стихотворений: «Сонет», «Памяти Камилла Демулена», «К Медному всаднику» и др., которыми все родные и знакомые искренне восхищались.
Привлечены были молодые дарования: О. Мандельштам, Вл. Злобин, С. Кремков, Вс. Рождественский, Л. Никулин и другие. Из писателей старшего поколения однажды выступил Б. Садовский, был приглашен, но не участвовал А.С. Грин. Журнал изобиловал политическими карикатурами, автором которых выступал студент Академии художеств Е.И. Праведников. Его стиль отличала наряду с незаурядным талантом чудовищная злость.
Создание творческого коллектива во многом определялось присутствием Ларисы: Сергей Кремков и Всеволод Рождественский всю жизнь оставались ее верными поклонниками, восторженно отзывался о Ларисе в мемуарах Лев Никулин…
«Стройная, высокая, в скромном сером костюме английского покроя, в светлой блузке с галстуком, повязанным по-мужски, — так со сдержанным восхищением описывал ее поэт Всеволод Рождественский. — Плотные темноволосые косы тугим венчиком лежали вокруг ее головы. В правильных, словно точеных, чертах ее лица было что-то нерусское и надменно-холодноватое, а в глазах острое и чуть насмешливое».
Складывается впечатление, что родители совершенно сознательно использовали привлекательность дочери для создания себе положения в литературном бомонде. Так, Владимир Злобин вспоминал: «В Лариссе /так у автора/ мне нравилось все: как она играет в теннис и как на коньках катается. Нравились и ее стихи, которым я и многие мои приятели-поэты жгуче завидовали. Молодому и совсем еще неопытному студенту-первокурснику, каким я тогда был, казалась она чудом непостижимым. Впрочем, кто из знавших Лариссу Рейснер не был ею увлечен хотя бы мимолетно?»
Не имеющий четкой политической программы, адресованный довольно узкому кругу интеллигенции, «Рудин» не оправдал возложенных на него надежд и не нашел своего читателя.
В мае 1916 года журнал прекратился на 8-м номере, просуществовав всего полгода.
Судя по воспоминаниям Вл. Злобина, папа и мама Рейснер дали ему понять, что пора делать предложение. Молодой человек в плане интеллектуального развития подходил их очаровательной дочери, к тому же происходил из богатой и просвещенной купеческой семьи. Однако Лариса предложения не приняла, прямо заявив претенденту, что его не любит. Приняв отказ с некоторым облегчением, Злобин остался «другом» и в этом качестве сопровождал ее вместе с еще одним молодым человеком в путешествии на лодке вниз по Волге. Здесь ему открылись новые качества красавицы. «Во время плаванья, длившегося около недели, я, между прочим, заметил, что Ларисса не то что к природе нечувствительна, но как-то вне ее. Она и восхищалась ею и многое замечала, но воспринимала ее как нечто постороннее, неживое…».
Однако Лариса смогла красиво описать природу в письмах родителям: «Милые котики, пишу из Костромы, куда приехали после трех дней путешествия. Описать всего этого невозможно. Но на дно моего я легли черные ночи с блуждающими просветами, журчащие воды под веслами, непрерывные, то желтые, как шафран, берега, то высокие заросли и эти бесконечно умиротворенные, белоснежные церковки, над которыми встают радуги… Володя говорит, что мы сейчас как после бала: так свободно устали, так легки и спокойны. Вот что дала Волга».
Однако силы природы пугали девушку. Во время грозы она «губы стиснула, дрожит, вся ссохлась, потемнела, но главное, стала совершенно похожа на свою неприятную, злую мать. Точь-в-точь Екатерина Александровна, напуганная грозой», — замечал Злобин.
Вскоре он познакомился с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус и выкинул из головы красивую Лариссу со всеми ее «сложностями» — он навсегда связал свою жизнь и судьбу с этими необыкновенными людьми.
Но какое-то необременительное общение продолжалось. Как-то Злобин провожал ее на трамвае. «Ларисса не рыдала, но говорила страстно, без конца о «роковых ложных шагах», о каких-то рушащихся на нее «огненных стенах». Я молчу. Мне не только скучно, но и стыдно. Какая упорная!» Совершенно излечившийся от увлечения, Злобин был неприятно удивлен, когда Лариса позвонила ему, чтобы пригласить помочь выбрать материал на платье для их бракосочетания.
