Мистифицируя биографов, он рассказывал, что и профессиональным писателем стал почти что по чистой случайности. Однажды в поезде по пути из Нью-Йорка в Вашингтон Фицджеральд принялся читать какой-то роман Хью Уолпола – очень популярного в то время, а теперь совсем забытого английского прозаика, описывавшего нравы провинциального общества. «Я прочитал сотню страниц и подумал: ну, если это считается литературой, то почему бы не попробовать и мне? После чего я засел за работу и написал свою первую книгу».
Это было в 1919 году, и истина требовала от Фицджеральда сказать не «написал», а «переписал» – причем во второй раз. Вчерне его книга, озаглавленная «Романтический эгоист», была закончена еще двумя годами раньше, успела дважды побывать в издательстве и вернуться к автору. И за решение Фицджеральда сделать писательство своей профессией Уолпол никакой ответственности не нес. Скорее уж ответственность следовало принять на себя Зельде Сэйр, дочери судьи из Монтгомери, с которой Фицджеральд познакомился, проходя военную службу в штате Алабама.
Они были помолвлены, но помолвка расстроилась, потому что Фицджеральд, рядовой сотрудник нью-йоркского рекламного бюро со скромным жалованьем и без видов на будущее, не внушал родителям Зельды, да и ей самой, уверенности, что он способен достичь чего-то реального в жизни – прочного общественного положения, буржуазной солидности. Единственным шансом завоевать Зельду оказывался литературный успех. Фицджеральд знал это, и вот, бросив работу, поставив на карту все, он исступленно переделывал рукопись и просиживал за письменным столом до полного изнеможения.
Книга вышла в марте 1920 года; она называлась «По эту сторону рая». Месяц спустя Зельда, которая послужила в романе прототипом Розалинды, сделалась миссис Фицджеральд. История достаточно заурядная (и, как показало дальнейшее, вовсе не счастливая), однако в глазах Фицджеральда она приобрела совершенно особый смысл. Он переломил судьбу. «Американская мечта» начала для него осуществляться. Вчерашний студент-принстонец, заурядный армейский офицер, ничем не примечательный клерк, он в мгновение ока стал знаменитым, и не только как писатель – как личность, как характернейший тип времени, как самый яркий представитель своего поколения. Все происходило словно в сказке, и успех, казалось, тоже пришел, как в сказке, – чтение скучного романа подарило счастливую мысль попробовать перо, а остальное сделалось само собой.
Через пятнадцать лет в статье «Ранний успех» Фицджеральд вспомнит, в каких муках рождалась его первая книга, как, заканчивая ее, он «выжал себя до последней капли». Но сейчас, когда ветер удачи так энергично наполнил его паруса, об этом не думалось. Торжествовала иллюзия – иллюзия беспрепятственно осуществленной «мечты».
Как характерно было это его настроение для тогдашней Америки! Начиналась недолгая, но яркая эпоха «процветания» с ее кружащими голову возможностями стремительного обогащения и самозабвенной погоней за счастьем. До 1929 года, когда экономический кризис невиданных масштабов не оставил от мифа о «процветании» камня на камне, было еще далеко, а пока «Америка затевала самый массовый, самый шумный карнавал за всю свою историю». Заявило о себе новое поколение, которое, по словам писателя Бадда Шульберга, «было оглушено взрывами, хотя и не побывало на фронте». Эта молодежь уже не верила в добропорядочный быт и честный труд, который в отдаленном будущем увенчается – соответственно заслугам – местом старшего кассира, а то и председателя правления в каком-нибудь заштатном банке. Осмеивая отцов, она стремилась к сиюминутной радости и, упоенная своим лихорадочным гедонизмом, вообще не задумывалась о будущем, потому что ее испепеляла «жажда жить» – сегодня, немедленно, здесь и сейчас, пока они молоды, и мир улыбается им и манит своими россыпями сказочно прекрасных и в общем-то таких доступных вещей.
«Пойми, Скотт, я никогда не смогу ничего делать, потому что я слишком ленива и потому что мне это безразлично, – писала своему жениху Зельда. – Я не хочу славы, не хочу, чтобы передо мной преклонялись. Единственное, чего я хочу, – это всегда быть очень молодой, и ни за что не отвечать, и чувствовать, что моя жизнь принадлежит мне одной, и просто жить и быть счастливой».
Пройдут годы, Фицджеральд скажет дочери, что брак с Зельдой оказался самой непоправимой его ошибкой, и прибавит: «Не выношу женщин, воспитанных для безделья». Но на заре «просперити» взгляды Зельды, такие типичные для ее сверстников, пленяли его, и, выраженные в ранних произведениях Фицджеральда, они-то и вызвали самый громкий отклик и принесли начинающему писателю славу глашатая идей новой молодежи, поколения, «еще больше, чем предыдущее, зараженного страхом перед бедностью и поклонением успеху, обнаружившего, что все боги умерли, все войны отгремели, всякая вера подорвана».
Роман «По эту сторону рая» был воспринят как манифест этого поколения, чем и объяснялась огромная популярность книги в 20-е годы. Сегодняшнего читателя может удивить подобный энтузиазм. «По эту сторону рая» – произведение почти ученическое: роман композиционно рыхл, характеры обрисованы довольно поверхностно, сюжетные ходы порой выглядят искусственными, а в диалогах героев, особенно Эмори и Розалинды, то и дело чувствуется слезливая патетика, обычная в любовных сценах того же Уолпола и других широко читавшихся писателей тех лет. Изъяны своей первой книги прекрасно видел и сам Фицджеральд и в 1938 году писал ее редактору М. Перкинсу: «Сейчас этот роман кажется мне одной из самых забавных книг после „Дориана Грея“ – смешно его в высшей степени серьезное притворство». Но тут же оговаривался: «Правда, местами я нахожу в нем очень правдивые, живые страницы».
Пожалуй, оценка чересчур скромная. «По эту сторону рая» и изданный через два года роман «Прекрасные, но обреченные» были лишь экспериментами, подготовив творческий взлет Фицджеральда в «Великом Гэтсби». Романа как художественного целого не получилось. Однако на этих страницах – и вовсе не местами – действительно отразилась американская жизнь первых послевоенных лет, и отразилась правдиво. Картина, набросанная штрихами, тем не менее оказалась достоверной. И достоверны не только живые сценки студенческого быта. Прежде всего достоверно уловленное и запечатленное Фицджеральдом настроение. А в этом настроении была наивность, была осознанная или неосознанная эгоистичность, но притворства в нем не было.
При всем своем художественном несовершенстве «По эту сторону рая» не формально, по хронологии, но и по сути открывает в американской литературе новый этап – 20-е годы. На страницах множества книг, вплоть до хемингуэевской «Фиесты» и первых романов Фолкнера, обнаружились тогда отзвуки начавшегося общественного брожения и выразилось специфическое для той поры ощущение распада былого миропорядка, словно бы взорванного войной. Это ощущение распавшейся связи времен и неожиданно возникшего вакуума между разными поколениями у героев Фицджеральда – Эмори Блейна, персонажей таких новелл, как «Ледяной дворец», «Первое мая», «Зимние мечты» – еще не отчетливо. Но это ощущение им уже непереносимо, и отсюда напряженные поиски каких-то, пусть даже чисто внешних форм «насыщения» вдруг опустевшей жизни.
К теме «беспокойного поколения», намеченной в первой книге Фицджеральда, американская литература будет возвращаться на протяжении всего десятилетия. В ранних своих книгах Фицджеральд не отделял от «беспокойного поколения» и самого себя. И возникал повод для прямолинейного толкования его романов и рассказов как проповеди бездеятельного гедонизма или безоглядного стремления завоевать себе место под солнцем – проповеди тех самых идей, с которыми вступила в жизнь «беспокойная» молодежь «века джаза».
