– Седьмая, господин... И за что мне такое наказание? – В сиплом голосе слышалась неподдельная боль. – Почему я, именно я, из всех мужчин на свете, приглянулся Хозяйке Зла? Почему она так хочет спать со мной? Ведь я не лучше других, а вот поди ж ты... Преследует меня, в разных обличьях предстает, подлая такая! А вчерашняя рабыня... я ж ее каждый день на кухне видел! Думаю, девка как девка... ну, взял ее в постель. Сначала-то все хорошо было, а потом гляжу – лежит подо мной Серая Старуха, беззубым ртом ухмыляется! Опять, гадина, провела меня! От злобы глаза кровью заволокло, стиснул я ее горло...
Шайса замолчал, свистящими толчками вдыхая и выдыхая воздух.
Хозяин наклонился к нему, испытывая жалость и искреннее желание помочь – а эти чувства были в душе Ворона случайными и редкими гостями.
– Шайса, змей ты мой ручной... ты же болен, понимаешь? И воздержание не идет тебе на пользу. Чем дольше живешь без женщины, тем сильнее в тебе болезнь. Однажды не выдержишь, снова свернешь шею безобидной девке, приняв ее за Тысячеликую. Послушай меня, возьми себе послушную и ласковую бабенку.
Шайса яростно замотал головой и оскалился.
– Нет, господин! Хозяйка Зла – она коварная. Опять меня обманет... Я уж лучше совсем без баб.
– Ну, как хочешь, – бросил Джилинер привычно скучающим голосом. Мимолетный проблеск доброты умер, в сердце Ворона вернулось презрительное равнодушие ко всему, что не связано было с магией и с его собственными великими планами. – Ты все приготовил для записи?
– Да, господин, – откликнулся Шайса тоном ребенка, прощенного за шалость.
– Принеси Большой Шар. Покрывало не снимай, я сам...
Перед хозяином встал серебряный треножник, накрытый тяжелой черной тканью. Ворон снял ткань бережно и нежно, словно одеяло со спящей возлюбленной, – и комната озарилась серебряным блеском.
Свет сочился из большого, с человеческую голову, стеклянного шара. Мерцание колыхалось и переливалось, то угасая, то ярко вспыхивая.
Джилинер положил руки на шар – и сияние померкло, словно ладони мага впитали в себя свет. Шар стал мутно-сиреневым, точно наполненным густой жидкостью.
Поверх шара Ворон взглянул в зеркало, с которого таинственная сила уже смывала изображение комнаты, освещенной свечами, водяных часов, резного столика... Последними исчезли, утонули в зеркальной глуби два сосредоточенных лица с жесткими глазами.
– Записывай: деревня на берегу Моря Туманов... Нет, зачеркни «деревня». Пиши «временная рыбачья стоянка». Они там летом живут, некоторые с семьями, а на зиму в село перебираются... Называется – Старый Невод. Шесть домов, один общий сарай... Успеваешь записывать? Мужчины ушли в ночь на промысел – какие-то острова, это не важно, не пиши. Осталось восемь человек: три женщины, старик, четверо детей разного возраста...
В зеркале вставали из светло-серой пелены крыши домов, окруженных деревьями.
– Туман, – озабоченно просипел Шайса. – Может, подождем, пока солнце встанет? А то не увидим ничего...
Джилинер помедлил, вглядываясь в изображение, затем с облегчением ответил:
– Ветер размечет туман. Видишь, как ходят вершины деревьев! А ждать не хотелось бы. Я его уже веду...
Теперь Ворон говорил чуть напряженно, как человек, который несет тяжелый груз – впрочем, груз для него вполне посильный.
– Пиши: Подгорная Жаба, самец, молодой, здоровый. Приказ уловил сразу, слушается прекрасно. Впервые у меня так удачно получается с новой тварью. С Черными Прыгунами как пришлось помучиться, помнишь?.. О, смотри, туман расходится! И так рано светает...
Теперь седая пелена держалась лишь над самой водой озера, которое за гигантские размеры называли морем.
В одном из домов отворилась дверь. Две женщины шагнули на росистую траву и направились меж деревьями к берегу, держа за концы палку, на которую были нанизаны за дужки три деревянных ведра. На пороге появился старик, что-то крикнул им вслед.
– А почему ничего не слышно? – удивился Шайса.
– Мне трудно одновременно держать картину деревни и вести Подгорную Жабу, поэтому о звуках я решил не беспокоиться... А что? Думаешь, там говорят о чем-нибудь важном?
– Да вряд ли... это я так спросил...
Молодая женщина, цепляясь за ветви прибрежной ракиты, спустилась по крутому, почти в человеческий рост, берегу к воде. Пожилая, зябко закутавшись в платок, приготовилась подать ей ведро.
– Я только что повидал Айрунги, – не отрываясь от зеркала, сказал Джилинер. – Он времени зря не теряет. Так и бурлит от великих планов. Уже переговорил с королем.
– Не нравится мне этот Айрунги, – откликнулся Шайса. – На словах молодец, а до дела дойдет – струсит.
– Ну, почему же? Малый Шар он украл у меня весьма решительно. Трясся от ужаса, но украл. Очень предприимчивый человек.
– Украсть сумел, – признал Шайса, – а твердости настоящей в нем нет. Шумит про великие войны, а своими руками и котенка не утопит. – Шайса с удовлетворением бросил взгляд на собственные чудовищные руки.
– Не преувеличивай. Ему нравится эта мысль – использовать в битвах Подгорных Людоедов.
– Мысль-то нравится. А показать ему человека, которому Подгорный Людоед выдирает клыками горло, так наш колдун в обморок брякнется!
Слово «колдун» было произнесено с непередаваемым презрением.
Женщина тем временем наполнила и передала наверх ведро и теперь осторожно, чтобы не зачерпнуть прибрежную муть, погружала в воду второе.
Из лачуги выскочил мальчишка лет десяти, босой, в холщовых штанах с развязанным поясом. Ежась от утреннего холода, он отошел от дома, помочился в кусты и затянул пояс. Затем огляделся, заметил женщин и стал по-разбойничьи к ним подкрадываться.
– Может быть, ты и прав, – протянул Джилинер, глядя на вершины деревьев, клонящиеся под ветром. – Но от Айрунги великих свершений и не требуется. Пошумит, погрозит странам и народам, объявит себя владыкой Подгорного Мира, посулит кровавые ужасы тем, кто не подчинится его власти...
– Ну, представления устраивать он мастер... Я не говорил господину – он же из семьи бродячих циркачей, Айрунги этот, сам в юности фокусником был...
– Да? – озабоченно откликнулся Ворон. – Это плохо. Нельзя, чтобы об этом стало известно. Может, уничтожить тех, кто знал его в юности? Айрунги Журавлиный Крик должен остаться в веках фигурой загадочной и жуткой. Таинственное происхождение... бесчеловечные деяния... весь мир возрадуется, когда я сокрушу это чудовище!..
Мальчишка, вынырнув из прибрежных кустов, тряхнул тяжелую от росы ветку ракиты над склонившейся молодой женщиной. Та резко выпрямилась, чуть не уронив ведро. Наверное, завизжала, когда холодная влага щедро брызнула ей на шею и плечи.
Мужчины в комнате перебрасывались короткими фразами, стараясь скрыть нарастающее напряжение. Ладони мага казались черными на сиреневом фоне шара.
