Мои диалоги с ней строились по одному и тому же принципу.
Я: Вам, Рая, пятьдесят - можно сказать, еще пятьдесят. Давайте думать, как будем жить дальше.
Рая: Государство бросило меня помирать, и я помру, как паршивая собака, в канаве.
Я: Какое государство?
Рая (после раздумья): Грузия.
Я: Вы же знаете, как сейчас в Грузии трудно…
Рая: Значит, Россия.
Я: Почему Россия?
Рая: Потому что из-за Ельцина развалился Союз.
Я: Хорошо. А на какие средства Россия должна вас содержать?
Рая: Вы ведь вполне прилично живете…
Я (чуть повышая голос): У меня зарплата 350 тысяч. Отдавать из нее половину вам я, извините, не согласна… И пенсию моей прабабушки, и так мизерную, я тоже с вами делить не намерена.
И так до бесконечности: сказка про белого бычка. Я бы не стала об этом писать, но эта проблема встала перед врачами стрессового стационара во всей своей красе, вернее, в неприглядности: как заставить людей, потерявших многое, но не руки и не головы, не ждать милости от природы, государства или благотворительных фондов, а собраться с силами и начать жизнь заново? А Рая меня в глубине души особенно раздражала - я ее сравнивала с другой женщиной из тех же краев.
Я несколько раз покупала колготки в метро у Ирмы, молодой красивой грузинки родом из Сухуми, чей муж погиб именно там - а она оставила двух маленьких детей у родственников в Кутаиси и зарабатывала всей семье на жизнь, продавая чулки в подземном переходе и не зная при этом ни выходных, ни праздников. К тому же мне было жаль совершенно посторонних людей, которым Рая свалилась как снег на голову и которые, хотя и не чаяли, как от нее избавиться, тем не менее преданно за ней ухаживали.
Да, у моей старшей сестры подобных пациентов быть не могло… Распад огромной империи прошелся по отдельным семьям, принося смерть и горе. Не возилась моя сестра с такими, как Рая, как Нина, молодая армянка из Баку, в пятнадцать лет изнасилованная погромщиками и с тех пор безуспешно пытающаяся забыть обо всем и родить… Или как юная Эльвира из Грозного, у которой убили во время бомбежки деда и младшего брата. Но привела ее в Центр не семейная трагедия, а то, что в суматохе эвакуации она потеряла следы своего сокурсника, за которого надеялась когда-нибудь выйти замуж - именно это оказалось последней каплей. Впрочем, Эля пробыла у нас недолго - начался учебный год, и ей нельзя было терять времени, пора было снова садиться на студенческую скамью. Такие, как она, вызывали у меня уважение и профессиональную гордость: им я действительно могла помочь и на самом деле помогала.
Нагрузка в стрессовом стационаре у меня была значительно больше, чем на благословенной родной моей кафедре, и я понимала, что если не поставить заслон между собой и окружавшим меня в отделении неизбывным человеческим горем, то можно запросто свихнуться. Об этом предупреждали меня родители. Об этом говорила судьба моей старшей сестры. Я не хотела становиться чудачкой, как она, моим единственным желанием было - остаться самой собой. И мне помогали в этом две вещи: во-первых, умение отстраниться и трезво проанализировать те причины, которые довели моего пациента до его нынешнего состояния. Когда я этим занималась, я все более и более отчетливо понимала, что неудачниками не рождаются, а становятся, и что не бывает несчастной судьбы - бывает соответствующий характер.
И, конечно, меня спасало чувство юмора - куда бы я без него делась? Вчитываясь в записи Алиного дневника, я все больше и больше убеждалась, что и сестра моя не чужда была иронии по отношению к своим обожаемым пациентам.
«10 янв. Неделю назад поступил больной Калинкин. Забавный паренек лет двадцати трех - долго рассказывал мне про экстрасенсорику (очень этим увлекается и считает себя экстрасенсом). По его словам, если экстрасенсы собираются вместе и начинают работать на кого-то «в плюс», то этому человеку добавляется сил и здоровья, если же «в минус» - то он болеет и умирает. Так, небольшая группа его единомышленников (он тогда еще не был «посвященным») работала на Брежнева «в минус» - и, как известно, он умер. Я про себя подумала: долго же им пришлось трудиться! Андропова они любили, а с Черненко попытаются расправиться - и он, Коля Калинкин, приложит к этому свои пусть еще не совсем развитые, но все же силы. Он не псих, просто наивный инфантил, и к нам поступил, так как был на грани суицида - жена бросила. Я посоветовала ему держать язык за зубами, дабы не нажить себе более крупных неприятностей, чем уход жены.
Увы, вчера он нарушил режим: не ночевал в отделении, а где был - не говорит, молчит, как партизан. Кажется, на беду свою я его этому научила - молчать! Наш И.М. взбеленился: выписать - и все тут. Единственное, чего я смогла добиться - это чистого больничного листа. («Он шизофреник, кричала я, и если он дома покончит с собой, то вы будете виноваты!») Сучков проверил историю болезни, увидел несколько диагнозов со знаком вопроса - и не стал со мной связываться.
Я вернулась к несчастному Коле Калинкину, который буквально лил слезы и повторял, что он так запутался, что не может и не будет больше жить.
И тогда меня осенило. Я поднесла свою ладонь к его руке, раскрыла ее и сказала:
- Чувствуешь мое биополе?
- Чувствую, - ответил он.
- Чувствуешь, насколько оно сильнее твоего?
Коля поежился и произнес испуганным шепотом:
- Да. Чувствую…
Остальное было делом техники. Пристально глядя ему в глаза, я произнесла сакраментальную одесскую фразу: «Слушай сюда» - и накрутила ему башку, чтобы он не вздумал заниматься глупостями. Он смотрел на меня с уважением, к которому примешивался страх; я уверена теперь, что ничего он с собой не сделает.
17 янв. В шесть вечера, когда я собиралась домой, ко мне пришел Коля Калинкин - и не один, а с сильно беременной девушкой лет семнадцати. По счастью, ей оказалось восемнадцать; по счастью - потому что ребенка она ждет от Калинкина и, значит, может идти в загс без особого разрешения. Наконец-то я поняла, что он имел в виду, когда говорил, что запутался! То ли травиться, потому что уходит жена, то ли плюнуть и жениться на другой! Правда, он все сомневался, стоит ли? Я взяла грех на душу: я его уверила, что жениться - его священный долг. Не знаю, каким подарком он окажется для юной Катюши, но, по крайней мере, у ее дитятка будет официальный отец и алименты. А потом, чем черт не шутит, может, у них все и образуется? Коля - из тех мальчиков (не могу сказать мужчин), которым нужна направляющая женская рука, и если Катя это поймет, то он за ней будет как за каменной стеной. Когда они уходили, у обоих сияли лица - у Кати, как у всякой девушки в ее положении, увидевшей свет в конце туннеля, у Калинкина - потому что теперь он знал, что ему делать. Он клятвенно пообещал мне, что завтра же подаст на развод с Настей (эта Настя давно уже живет с другим), а потом тут же обвенчается с Катей. Я долго хохотала, расставшись с ними…»
И я - я тоже хохотала! Впрочем, это был еще не конец - перелистав несколько страниц, я снова наткнулась на знакомую фамилию.
