Ну конечно же, вы об этом узнали от Ручевского… Нет, мы с ним давно не общались. Просто вы очень на нее похожи: нос… овал лица… Даже в жестах есть что-то общее - например, вы сейчас непроизвольно передернули плечами - точно так же делала и Аля.
И тут до меня дошла одна маленькая, но важная деталь:
- Вы называете мою сестру Алей - так, как ее звали дома. Но все сотрудники здесь знали ее как Сашу. Значит, вы были очень хорошо с ней знакомы?
По лицу Володи пробежала какая-то тень, и он отвел от меня взгляд, прежде чем ответить:
- Можно сказать, мы дружили, хотя я был тогда желторотым интерном, а она тащила на себе чуть ли не все отделение.
- Вот почему мне никто не рассказывал про вас раньше…
- А вы спрашивали? - он смотрел на меня так, как будто хотел прочитать мои мысли.
Меня очень трудно смутить, но ему это удалось. Истории болезни на столе, мой неприкрытый интерес к отношениям его с моей старшей сестрой, наконец, само мое замешательство - в общем, я чувствовала себя, как подозреваемый на допросе у следователя или, скорее, как душевнобольной, пытающийся скрыть свой бред в беседе с опытным психиатром. Володя продолжал смотреть на меня в упор, и было в его взгляде что-то такое, что заставило меня решиться. Не могу сказать про себя, что я легко доверяю людям - а если бы даже и страдала излишней доверчивостью, то годы, проведенные рядом с Витей среди его «друзей» - коммерсантов, меня бы от этого отучили, но каким-то шестым (седьмым, восьмым?) чувством я поняла, что Володя - тот человек, на которого можно положиться. Аля не разрешила бы чужому называть ее домашним именем, а Ручевский никогда бы не попросил меня встретиться с человеком непорядочным. Питер - не Москва, в моем родном городе кое-какие человеческие качества еще в цене, и он попросту бы отказался от соискателя или аспиранта, если бы тот ему не понравился.
Чтобы продолжать расследование, мне необходим был именно такой человек, как Владимир Синицын, который знал сестру и работал здесь в то же самое время, что и она.
Более подходящей кандидатуры мне было не найти! И я, предварительно улыбнувшись, - я никогда не забываю улыбнуться мужчине, особенно если мне от него чего-то надо, - начала:
- Володя, на ловца и зверь бежит. Вы - именно тот, кто мне нужен… - В общем, я выложила ему все, как на духу. Мы проговорили с ним три часа подряд с небольшими перерывами: четыре раза к нам влетала медсестра по поводу беспокойных пациентов, и два раза я ставила чай - кофе, к сожалению, закончился. К концу разговора мой новый начальник уже перестал улыбаться, посерьезнел, морщинки вокруг глаз стали заметнее - теперь я бы ни за что не узнала в нем галантного кавалера с розой.
- Как я понял, Лида, вы вознамерились сыграть роль частного детектива, а меня соблазняете принять участие в этой авантюре?
- Правильно поняли. Конечно, я не могу настаивать, чтобы вы помогли мне в моих поисках, но я рассчитываю, по крайней мере, на то, что вы расскажете мне об Александре, - и я улыбнулась ему своей улыбкой номер пять - самой обворожительной.
Я пускаю ее в ход очень редко, только когда мне что-то очень нужно - или когда мужчина мне очень нравится. Эта хорошо отрепетированная улыбка чуточку приоткрывает зубы, в глазах появляется сексуально-искусительный блеск, и, главное, на правой щеке образуется нечто вроде ямочки. Это чистая иллюзия; ямочек у меня отродясь не было, все дело в технике - внутренняя поверхность щеки втягивается и слегка прикусывается. Сколько тренировок перед зеркалом потребовалось, чтобы вот так, совершенно свободно и естественно, нужное выражение, одновременно лукавое и соблазнительное, появилось у меня на лице - это вам не стихи наизусть учить! Уж и не помню, когда я ее в последний раз пускала в ход… Еще в институте, по-моему. Витя вынужден был довольствоваться улыбкой номер три - я считала, что для наших отношений, где он давал, а я брала, это более чем достаточно.
Эрику же досталась улыбка номер четыре - быть с ним более очаровательной не имело смысла и к тому же несло в себе определенную опасность. Улыбка номер один - оскал, обнажающий все зубы - предназначалась Грише, когда он в очередной раз забывал, кто из нас главный. Когда он убедился, что за этой зловещей ухмылкой может последовать и укус, и даже трепка, он неохотно, но все-таки выполнял то, что я от него требовала.
Но сейчас шла речь именно о победительной улыбке номер пять, редкой и дорогой, как Шанель № 5; как я и ожидала, Володя замолк на полуслове, стушевался, покраснел и отвел глаза. Куда делся решительный, уверенный в себе собеседник, прижавший меня к стенке своими чересчур прямыми вопросами? Он ведь умудрился выбить у меня из рук мое любимое оружие: это я обычно задаю вопросы прямо в лоб и не даю своей жертве увильнуть от ответа. Но теперь я была отомщена: когда к Володе вернулся дар речи, он пробормотал что-то вроде:
- Конечно… Я с удовольствием вам помогу… Из уважения к памяти Али…
Когда он окончательно перешел на шепот и запутался в предложении, я сжалилась над ним и перевела разговор на другое. То есть не совсем на другое, а на более конкретные вещи: я спрашивала его, когда он пришел в интернатуру, сколько времени общался с Алей, видел ли он ее незадолго до смерти? Но Володя показал мне, что и он не лыком шит: ему потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти в себя.
- Это долгий разговор, я много могу рассказать об Але. Давай отложим его на другое время. Уже поздно, ты наверняка устала (он как бы не заметил, что обратился ко мне на «ты», а я тоже глазом не моргнула). Пойдем-ка сейчас домой, а наговориться еще успеем. Слишком печальные воспоминания… А теперь давай переключимся и побеседуем лучше о бабочках и птичках.
Он проводил меня до дома; с утра чуть покапало, но к вечеру погода устоялась, и мы прошли пешком несколько остановок по маршруту моего троллейбуса - я согласна была идти и до самого Сокола, но дома меня поджидал невыгулянный Гришка. По дороге мы вели легкую светскую беседу; как всегда, когда сталкиваются друг с другом жители Первопрестольной и северной столицы, речь зашла о том, чей город лучше. Володя знал и любил Питер, но полагал, что есть вещи несравнимые, и у Москвы свой шарм, который не стоит сравнивать с холодным очарованием моего родного гнезда. Мне пришлось с ним согласиться: Москва так похорошела и расцвела за последнее время, чего не скажешь о Питере, а при мысли об отдаленном районе, в который переселили моих родителей, у меня до сих пор мурашки пробегают по коже - такие безликие и невыразительные дома есть, наверное, во всех городах бывшего Союза. Так что мы друг с другом почти во всем согласились, и обошлось без яростных споров, которые нередко возникали у меня с моими московскими родичами. Впрочем, за мирным течением разговора угадывался подтекст: Володя старался «прощупать почву» и в ненавязчивой форме пригласил меня пойти с ним посмотреть возрожденный храм Христа Спасителя - так, чтобы в случае, если я откажусь, мой отказ не прозвучал бы обидно для него. Но я согласилась - опять-таки ему в тон, неопределенно, «когда выберем время». После этого он осмелел и, когда на пути у нас встретилась лужа, взял меня под руку - и не отпускал до самой двери моей квартиры.
