После того как Синицын и Хачатрян устроили мне взбучку за злостное умолчание, я тем более решила ничего им не говорить о нападении.
А мои поклонники, конечно же, были тут как тут: сначала мне позвонил Володя, потом Эрик; оба интересовались моим самочувствием и проявляли желание пообщаться, но обоим я отвечала одно и то же: все прекрасно, но я хочу спать - и быстренько клала трубку.
Телефон словно взбесился. Звонил Феликс из стационара (интересно, каким образом у этого стервеца оказался мой номер телефона?). Звонили мама и папа из Питера. Звонила тетя Лена, и даже ее генерал сказал мне пару слов, оглушив громовым басом - прямо как у генерала Лебедя, или, скорее, как у артиста Булдакова, играющего генералов. Правда, тетя Лена, в отличие от всех остальных, интересовалась не мной, а Гришей - я дала ему гавкнуть в микрофон, и тетка осталась довольна.
Звонил даже Вахтанг из своей Америки. Собственно говоря, он меня и до этого не забывал, но никогда еще я так не радовалась, заслышав его родной голос, как в этот день. Но радость моя оказалась преждевременной: выяснилось, что Эрик счел своим долгом поставить его в известность о последних событиях.
- Сестричка, будь поосторожнее, - журчал его бархатный баритон в трубке так отчетливо, как будто его обладатель находился не в далекой Калифорнии, а в соседней комнате. - Если с тобой что-нибудь случится, то я собственными руками отдам тебя обратно твоему придурку мужу, - продолжал он, и я вздрогнула от этой страшной угрозы. - А если серьезно, то подумай - может, я чем-то еще могу тебе помочь?
- Вато, ты не помнишь, Аля не говорила тебе ни о каких документах?
Долгое молчание. Потом двоюродный брат снова заговорил:
- Нет, ничего такого не было. Я вот еще что вспомнил: она мне рассказывала в одну из последних встреч, что у нее появился юный обожатель - она смеялась при этом, совсем как нормальная женщина!
- А как его звали, она не сказала?
- Нет. Помню только, она говорила, что этот милый юноша очень любит зверей.
Нас разъединили на полуслове; удивительно, как мне стало тоскливо, когда я положила трубку. Мне казалось, что после всего пережитого я уже ничего больше не боюсь; да, страх кончился - но именно сейчас я как-то особенно остро почувствовала, что мне не хочется оставаться ночью одной. Совсем не хочется… Кажется, я бы в этот момент обрадовалась даже Виктору - если бы он, конечно, не полез ко мне в постель.
Но делать было нечего, и эту ночь, в отличие от предыдущей, я провела очень тревожно. Я то и дело просыпалась и сталкивала с постели Гришку, который возмущенно огрызался - очевидно, он считал, что хорошо вчера поработал, вспугнув взломщика, и не понимал, почему я мешаю ему наслаждаться заслуженным собачьим отдыхом. Мне же то ли во сне, то ли наяву являлись видения и призраки; то я видела Алю, высокую, с торжественно-серьезным лицом - нет, не лицом даже, а ликом, как на иконах, - которая проплывала мимо меня по воздуху и шевелила губами, как будто хотела мне что-то сказать; то в смертельной схватке сцепились худенький низенький паренек, похожий на Феликса, и высокий, светловолосый, с длинными, как у орангутана, руками Витамин. И, наконец, под утро мне приснилось, что на моих глазах Витамин выпивает жидкость из колбы; я смотрю на него с ужасом - я не могу вспомнить, успела ли я заменить медицинский спирт на метиловый или нет, и мне ужасно хочется, чтобы ничего не случилось. Но случается: санитар вдруг синеет и в страшных конвульсиях опускается на пол, это агония; меня охватывает мучительная тоска, все мое существо пронизывают угрызения совести - и я просыпаюсь то ли в поту, то ли в слезах.
После этого я решила, что мне лучше встать, и пошла на кухню пить кофе в надежде, что горячий крепкий напиток разгонит ночные впечатления и призраки. Те редкие дни, когда я встаю не с той ноги, в моем календаре обычно так и остаются черными до самого вечера, если я не приму экстренные меры.
Но сегодня хандра долго со мной не оставалась; раздался звонок в дверь, и так как Гришкин лай звучал радостно, то я решила, что это кто-нибудь из своих - скорее всего, Гриша-мальчик, и, ничего не опасаясь, пошла открывать. Пока я разбирала баррикаду, Грей сбросил на пол и разбил бокал; я порадовалась, что всего один.
Но это был вовсе не сосед. На пороге стоял Володя с белой хризантемой в руке, и он улыбался.
Он протянул мне цветок и сказал:
- Прости, что это не роза. Роз сегодня утром у метро не было.
Хризантема была очень крупная, с вьющимися и загибающимися во все стороны мясистыми лепестками и лимонно-желтой сердцевинкой. Хризантемы не должны пахнуть, но от этой исходил какой-то очень приятный аромат - аромат свежести, наверное. Я погладила кончиками пальцев нежные лепестки и - о чудо! - мне сразу стало как-то светлее на душе. Машинально я оторвала от венчика один из белых отростков, похожий на щупальце миниатюрного кальмарчика…
- Это не ромашка, на ней не полагается гадать «любит - не любит» - тем более, тот, кто «плюнет», цветы не дарит, - заметил Володя шутливо, но голос подвел его: в нем была хрипотца, будто он волновался, и ни в его тоне, ни в обращенном на меня взгляде не было ничего легкомысленного.
Тронутая, я вспомнила отца -- вот он-то не отличит хризантемы от астры и то и другое от ромашки! Папа очень любит дарить цветы - и не только по праздникам, но и просто так, и не только маме, но и мне и Але - пока она жила с нами. «Девочки, я принес вам цветы!» - как торжествующе звучал его голос, когда он приносил в дом три букетика первых невзрачных подснежников! Определенно, между ним и Володей есть что-то общее…
Стряхнув с себя не вовремя налетевший приступ сентиментальности, я приняла преувеличенно-серьезный вид и спросила:
- Чему обязана я удовольствием видеть вас в такую рань, гражданин начальник?
Он всполошился:
- Я не слишком рано? Я боялся не застать тебя дома…
- Да что ты, Володя, я уже давно на ногах. Заходи, попьем кофе - и опоздаем на работу вместе. Тогда уж ты точно не сможешь влепить мне выговор за опоздание - если, конечно, твоя совесть уже выспалась и проснулась.
- А мы сегодня не… - но он не успел договорить, а я дослушать, потому что в это время между нами черной увесистой торпедой промелькнул Грей, едва не сбив меня с ног. Я схватилась за вешалку, чтобы не упасть; пес, целиком и полностью меня игнорируя, бесстыдно приставал к Володе: стоя на задних лапах, он оперся передними о его плечи и тыкал ему в физиономию поводком, который держал в пасти. Как он при этом умудрялся еще и лаять, я не знаю - но это факт: он лаял.
- Грей, отстань от Володи, не дави, - сказала я.
- Он не давит, ему просто нужно выйти, - возразил мне Володя, почесывая пса за ухом.
- Неправда, это самое обычное психологическое давление, - не согласилась я. - Если ты ему поддашься, он усядется тебе на шею!
Но Гришка и так, можно сказать, уселся уже на него всей тяжестью, и мягкосердечный Синицын застегнул на нем ошейник и повел на улицу, не слушая моих возражений. Впрочем, я с пользой употребила то время, пока они гуляли: убрала в передней остатки заграждений и быстро привела себя в порядок, даже накраситься успела. Когда они вернулись, то Гришу ждала на кухне его полная миска, а нас с Володей - кофе и бутерброды; посреди стола в хрустальной вазе стояла хризантема.
